Секрет Андрея Федина

– Андрей Викторович, Вы преподаете, заведуете отделением, оперируете. В чем секрет Вашей работоспособности?
– Никакого секрета нет. Мне нравится то, чем я занимаюсь.
– Когда и почему Вы решили стать врачом?
– Может быть, именно потому, что среди ближайших родственников врачей у меня не было, уже класса с 7-го я собрался в медицину.
– Чем был обусловлен выбор специальности?
– Я поступил в Саратовский медицинский университет в 1997 г., а вот со специальностью определился только на 4-м курсе. Когда у нас начал читать лекции по оториноларингологии Олег Вадимович Мареев, мне так сильно понравилось, что решил: оториноларингология – это мое.
Мои учителя – великие люди. Не знаю, как без них бы работал.
Олег Вадимович Мареев на тот момент заведовал кафедрой лор-болезней Саратовского медицинского университета, сейчас он профессор кафедры. Он очень интересно рассказывал. Я ходил на кружок по лор-болезням, только чтобы в лишний раз его послушать. Мы до сих пор много общаемся. Раньше я часто обсуждал с ним различные клинические случаи, сейчас своего опыта набрался, больше просто о жизни разговариваем.
Когда я поступил в ординатуру в Пензенский институт усовершенствования врачей в 2003 г., заведующим кафедрой оториноларингологии был Станислав Степанович Лиманский, он сейчас на заслуженном отдыхе. У нас с ним часто бывали какие-то разногласия, но все это в рабочем порядке.
Он очень многому меня научил. Этот высокоэрудированный человек очень-очень много знал и умел, и нас натаскивал, заставлял помногу заниматься в морге, отрабатывать свои хирургические навыки. Научил, как он говорил, видеть рукой – не было же ни эндоскопии, ни микроскопа. Мне это и сейчас помогает при больших кровотечениях, при плохой видимости находить вручную определенную структуру органа.
И в коллективе отделения больницы № 6, куда я пришел ординатором, все доктора всегда шли навстречу, помогали. Здесь такая атмосфера заложена была, наверное, еще первым заведующим – Вадимом Андреевичем Кузнецовым. Я стараюсь, чтобы эта атмосфера оставалась. Молодым докторам – всесторонняя помощь, учатся не только у нас, а где только можно.
– Так Вы хирург или терапевт? Оториноларингология – хирургическое или терапевтическое направление?
– Я хирург. Оториноларингология – хирургическая специальность: хирургия уха, горла и носа. Но у нее есть свои нехирургические ответвления.
Есть сурдология, которая изучает проблемы слуха. Врачи-сурдологи занимаются и подбором аппаратов, и направлением на кохлеарную имплантацию при полной потере слуха.
Есть отоневрология, смежная специальность на границе лор и неврологии. Отоневрологов у нас, в Пензенской области, традиционно единичное количество. В нейрохирургии эти специалисты раньше были востребованы при черепно-мозговых травмах.
– А сейчас?
– Сейчас у нас только один частнопрактикующий доктор имеет сертификат отоневролога.
И есть фониатрия, где занимаются проблемой голоса. Фониатр у нас тоже один-единственный. В основном эта служба развита в Москве и Питере, где большие оперные театры и это очень востребовано. Там целый отдел фониатрии в Федеральном научно-клиническом центре Федерального медико-биологического агентства России.
– Как получаются такие опасные осложнения лор-органов, которые надо лечить хирургическим путем?
– Хирургическим путем лечатся не только осложнения, но и хронические отиты, хронические синуситы, которые могут привести к этим осложнениям. В принципе, острые заболевания должны лечиться медикаментозно. Но в ряде случаев, если процесс не остановился, он переходит в хроническую форму и приходится прибегать к хирургическому лечению.
– Сейчас операций стало больше, чем в начале Вашей работы?
– Я пришел в ординатуру в эту больницу в 2003 г., когда работала еще советская система здравоохранения, и она характеризовалась тем, что в области было гораздо большее количество коек. Были крупные лор-отделения в 1-й городской больнице, наше отделение было на 60 коек (сейчас 40), в областной на 60. И в железнодорожной больнице тоже было лор-отделение, а не койки в составе хирургии.
И в нашей, 6-й больнице, хирургическая активность была невысокая: 2 операционных дня, вторник и четверг. Иногда бывало много операций – до 13 человек в день, но это 2 дня в неделю. Остальные 3 рабочих дня мы занимались небольшими манипуляциями, проколами, продуваниями.
После оптимизации здравоохранения койки сократили, и амбулаторных специалистов, которые в состоянии вовремя отследить пациента и не довести его до госпитализации, тоже стало меньше.
У нас теперь минимум 5 операционных дней в неделю. Оперируем до 10 человек ежедневно и, бывает, в субботу и в воскресенье приходим оперировать.
– Какие это операции?
– На первом месте – носовые операции, на втором – патология уха, на третьем – патология гортани.
В громадном количестве сейчас у нас эндоскопические операции на полости носа и околоносовых пазухах по поводу хронических синуситов.
И много работы нам достается от стоматологов. Часто в пазуху попадают инородные предметы: корни зубов при не совсем удачном удалении, пломбировочный материал, штифты, пасты.
На фоне этого могут формироваться грибковые тела. Таких пациентов приходится оперировать человек по 5–10 в неделю, доставать это все вручную. Так что будьте внимательны, когда выбираете стоматолога.
Второй момент – одонтогенные гаймориты (воспаление пошло от зуба). Их стало больше, потому что, наверное, у людей меньше времени на себя, меньше денег, чтобы ходить по стоматологам, и они иногда затягивают процесс до такого, что приходится уже вмешиваться нам.
Кроме этого, много больных именно с хроническими процессами, в чьих бедах стоматологи не виноваты. Хронический синусит бывает в двух формах, с полипами и без, сейчас много стало и тех, и тех. Полипы (воспалительные выросты) мешают дышать, закрывают естественное соустье.
Но их стало больше еще и потому, что диагностика улучшилась. Раньше у нас был лишь рентген, при мне в городе появлялись первые аппараты КТ и МРТ. Эта диагностика максимально точная. Мы можем увидеть и распространенность воспалительного процесса, и факторы, которые к этому привели, и все это устранить.
И сама хирургия очень сильно изменилась.
Когда я пришел работать, первые 7 лет работал с рефлектором (зеркало на лбу), лампочкой и, в общем-то, половину операций делал на ощупь.
Сейчас доступна визуализация современными эндоскопическими системами. А чем больше ты знаешь, тем больше находишь проблем в организме. И осведомленность врачей амбулаторного звена выросла, они больше диагностируют, больше направляют на операции.
И хронических отитов стало гораздо больше, чем когда я начинал работать. Здесь то же самое, наверное: люди своевременно не лечат острые состояния, поздно обращаются. Еще предположу, что на иммунную систему влияет то, как сейчас питаются. Раньше питались более правильно, более регулярно, не было так распространено, чтобы работали на двух-трех работах, вахтовым методом куда-то уезжали, где не до себя и медпомощь недоступна.
– Так как же не дойти до хронизации процесса?
– Не работать на вредных производствах, хорошо есть, хорошо спать, не нервничать, чтобы все вокруг любили. Но, сами знаете, редко у кого так получается жить.
– Какая операция в оториноларингологии самая сложная?
– У нас много сложных операций. Поначалу мы все универсалы – оперируем и ухо, и горло, и нос. Но потом кто-то начинает куда-то углубляться, у кого-то что-то лучше получается, кто-то больше любит определенный вид операций. Я люблю больше всего околоносовые пазухи, полость носа, операции на глотке.
Операции на лобных пазухах бывают очень сложными – сложна анатомия носолобного сообщения. Нужно по КТ все просчитать и, как лабиринт, это все раскрывать. Это непросто. Потом есть операции при перфорации перегородки носа (отверстие в полости носа). Наложить внутри носа много-много швов, переместить слизистую оболочку – тоже очень сложный процесс. Эти операции относятся к эксклюзиву. Когда последний раз закрывал перфорацию, на это ушло 4 часа. На следующий день даже икроножные мышцы болели.
Бывают экстренные операции, которые длятся по нескольку часов. Допустим, у человека воспалительный процесс в ухе с осложнениями, когда на границе черепных ямок идет кариес костей, или полный нос воспалительного гнойного содержимого. Бывает, все 8 пазух сразу воспаляются. Экстренных пациентов у нас больше, чем плановых.
– С 2020 г. Вы главный внештатный специалист по оториноларингологии в Пензенской области. Что у нас хорошего в этой сфере?
– Раньше ситуация была для меня непонятная: выпускается из Института усовершенствования 5–7 врачей-ординаторов, а в сентябре уже никто из них не работает в области. Мы все Подмосковье забили, наверное, лор-врачами. Сейчас остаются. У меня работают 2 совсем молодых доктора, которых взял только в этом году. Смена поколений идет, нет особо выраженного дефицита кадров. Но есть особо выраженный дефицит оборудования, особенно, конечно, в амбулаторном звене.
– Почему врачи стали оставаться? Условия другие стали предлагать?
– Да, программы типа «Земский доктор», в поликлиниках зарплаты приличные, больше, чем в стационаре. Когда молодой доктор только приходит в поликлинику и ему платят сразу 50 тыс. руб. плюс 20 тыс. премии, это обычно радует. Конечно, в Москве зарплата в государственной поликлинике начинается от 150 тыс. руб., но для старта в Пензенской области и у нас неплохо.
Я всегда ставку делаю на молодежь, она у меня очень работоспособная, обучаемая. Достаточно молодые врачи делают такие операции, о которых я, когда пришел, только мечтал.
Несмотря на то, что доктора, которые приходят в стационар, честно говоря, нищие по сравнению с Москвой, развитие все равно идет. Мы двигаемся. В этом году нам в больницу, наконец, пришел микроскоп, о котором мечтали – PENTERO 800 фирмы «Карл Цейс». Он дает очень хорошую визуализацию.
Когда в 2019 г. было 20 лет Пензенскому мединституту, к нам приезжал руководитель лор-клиники больницы во Фленсбурге Гвидо Вельк. Он был у нас в операционной, и пропасти между нами не было: мы делали примерно одинаковые операции, называли все это примерно одинаковыми словами, подходы наши сильно не отличались.
Я это к тому, что за время, которое я здесь работаю в качестве заведующего, наша медицина максимально приблизилась к Москве, к Европе. Это интересует молодежь, которая к нам приходит. Они тоже хотят развиваться, работать руками. И у нас много возможностей научиться чему-то, потому что большое количество операций.
– Наверняка есть и отрицательные моменты? Читатель не поверит, что все гладко.
– Нам просто не хватает много чего. У меня должность главный оториноларинголог области, но я, по сути, совмещаю трех главных специалистов в одном. На мне висит еще сурдология, которая занимается проблемами слуха, и детская оториноларингология, потому что нет отдельно главного детского специалиста. И когда меня детская больница приглашает, я всегда без вопросов еду, помогаю им оперировать и просто чем могу.
Сурдологию у нас надо развивать, надо все менять, нужна большая материальная база. Количество больных с проблемами слуха год от года растет. У нас нет как такового сурдоцентра, который должен быть.
А у нас всего лишь 3 государственных сурдолога: 2 – в детской областной и 1 – в поликлинике областной больницы. По нормативу должно быть намного больше и у них должно быть другое оснащение. Мы бы устранили этот провал, но денег нет. Не получается никогда идти большими шагами, вот маленькими шажками и идем.
У нас нет как таковой фониатрической службы. Был фониатрический кабинет, когда существовало лор-отделение в 1-й городской больнице. Сейчас отделения нет, кабинета нет, фониатр у нас один, и, кажется, в государственной системе он уже не работает. Ну нет у нас оперного театра, поэтому вопрос кажется не настолько важным.
– Но у нас есть Губернаторская симфоническая капелла, есть вокальное отделение в музучилище. Были бы врачи, наверное, ходили бы к ним лечиться?
– Да, конечно, если бы у врачей было все оснащение, что положено в по стандартам и приказам.
В стационаре я очень-очень долго мечтал о том, чтобы у нас началась нормальная отохирургия. У нас 40 лет никто не восстанавливал вообще перфорацию в барабанной перепонке. После долгого перерыва мы это сделали в 2018 г. вдвоем с Евгенией Сергеевной Григорькиной из Института усовершенствования врачей
Сейчас это мы делаем регулярно, но какие-то сложные ушные проблемы – пока еще нет. Операция на среднем ухе может занимать 6–8 часов: нужно под микроскопом зайти в каждую ячейку, вычистить оттуда все патологическое, восстановить все слуховые косточки, восстановить барабанные перепонки. Но с покупкой микроскопа у нас этот процесс потихоньку запускается, и мы таких пациентов не будем отправлять в Москву в таком количестве.
– Вы хотите сказать, что хирургическим путем восстановите людям слух прямо в Пензе?
– Да. Раньше мы не отправляли в Москву, но, если был хронический отит с костным кариесом, делали долбежку. Оперировали тем, что было: сносили все нездоровое, но функция уха при этом не восстанавливалась. Человек не мог уже пользоваться этим ухом даже со слуховым аппаратом.
Поэтому, когда я стал заведующим в 2015 г., я начал ездить и учиться всему, чему только можно и где только можно, при первой возможности. И я понял, что этих больных надо оставлять со слухом. Лучше мы оформим квоту, человек съездит в Москву, прооперируется в федеральном центре.
Сейчас у нас потихоньку появляется возможность делать такие операции самим. Чтобы человек уходил из стационара и без воспалительного процесса, и с более-менее сохранным слухом, который мы стараемся сохранить либо даже улучшить.
Это работа многих-многих лет, потому что отохирурги в крупных городах – отдельные люди, которые занимаются только этим. А у нас почти в 4 десятилетия провал. Сейчас эту отрасль будем развивать.
– Что скажете про третий лор-огран – гортань?
– На гортани количество операций тоже было очень ограничено тем, что у нас было только гортанное зеркало и различные щипцы. И делалось все под местной анестезией. Но если у человека хорошие кашлевые рефлексы, это очень ограничивает наши хирургические возможности. Надо иногда щипцами работать, как по бегущему зайцу, потому что голосовые связки на месте не стоят: человек дышит, глотает, старается покашлять.
Сейчас мы начали оперировать гортань в том числе и под общей анестезией. У нас появилась система для прямой ларингоскопии (она куплена Областной детской больницей, но они нам дают, когда у нас такие операции, и нам пока хватает). Поэтому в операциях на гортани мы тоже сдвинулись с мертвой точки. Из прошлого века мы сейчас тоже подходим к XXI веку.
На очереди, если получится, у нас приобретение CO2 лазера, нам обещают его уже в марте-апреле привезти на апробацию, провести тут мастер-класс. Если у нас все это будет – микроскоп, лазер и прямая ларингоскопия, мы и этот жизненно важный орган будем оперировать, как в ведущих центрах нашей страны.
– Неужели обычный трахеит может закончиться операцией?
– Обычный трахеит скорее всего закончится выздоровлением. Операционное лечение в нашем отделении может потребоваться при хронических ларингитах, предраковом состоянии. Например, есть отечно-полипозный ларингит, когда на голосовых складках начинают расти полипы, которые могут мешать уже не только голосообразованию, но и дыханию. Их приходится удалять хирургическим путем, как и различные доброкачественные образования на гортани: фибромы, фибролипомы.
К нам сейчас приезжают два пациента из района с папилломатозом гортани, при котором каждые 3–6 месяцев надо удалять папилломы. Раньше приходилось ездить в Москву, сейчас все делаем здесь.
Интервью взяла Екатерина Куприянова