Мне вспомнился схожий опрос, проведенный в 1992 г., то есть вскоре после развала Советского Союза. Респондентам всероссийской выборки был задан вопрос:
«Кем Вы себя ощущаете в первую очередь:
(а) гражданином СССР;
(б) гражданином Российской Федерации;
(в) жителем своей области, города, населенного пункта?»
Точных цифр я сейчас не назову, но безусловное лидерство принадлежало СССР. Затем с большим отрывом шла малая родина. А вот Россия набрала менее 10 процентов.
Конечно, пытаться строго сравнивать с результатами опроса «УМ» было бы не вполне корректно. Хотя бы потому, что вариантов ответа в опросе «УМ» было втрое больше, да к тому же с возможностью выбрать из них целых три без обозначения старшинства. Скажем, некто уверенно назвал Родиной свою семью и родню, потом город, а можно (нужно?) ещё что-то отметить. Вот «вся Россия» вроде неплохо ладится. Не учреждение всё же и не сквер – вся Россия как-никак!
А возможно, и наоборот: первым делом вся Россия, потом – город (он ведь российский!), ну, раз надо что-то третье, то, пожалуй, семья. А что? Нормально.
Поэтому по сравнению с опросом-92 разглядеть в проценте иерархию патриотического чувства, мне кажется, труднее. Впрочем, и там, коль скоро не упомянуты семья и дом, патриотизм измеряется только (полит)географией, что, по-видимому, не совсем правильно.
В общем, вопрос о глубинных основах чувства Родины остаётся открытым – не в социологическом, а в самом широком смысле этого слова. Открытым для дальнейшего обдумывания, что же такое для нас Родина.
Несколько дней назад на ярославском портале 76.ru я прочитал про человека, уехавшего в конце сентября в Казахстан. Но, узнав, что его друзья мобилизованы, он вернулся и явился в военкомат.
То, что десятки тысяч его сверстников со всей страны будут отправлены в район боевых действий, не остановило его в намерении эмигрировать. Но мысль, что он находится в безопасности, в то время как несколько близких ему людей подвергаются смертельному риску, оказалась непереносимой. И поскольку он не мог переменить их участь, решение было единственным – разделить её с друзьями.
Окажись тот ярославич среди участников опроса «УМ», он, вероятно, ответил бы: «Мои друзья». Но, мне кажется, не исключено, что он, как и 5,5% респондентов, не смог бы точно выразить своего отношения, поскольку, строго говоря, «Родина», благодаря известной затёртости от частого и неразборчивого употребления этого слова, может просто не поместиться в одном «файле» сознания нашего героя с «дружбой», очевидно занимающей у него исключительно высокое и чистое место. И уж вряд ли среди его ответов был бы «Вся Россия».
Приведённый случай побуждает вспомнить книгу Бенедикта Андерсона «Воображаемые сообщества» («Imagined communities») – мировой политологический бестселлер конца ХХ века.
Андерсон доказывает, что все современные нации (в значении не национальности, а принадлежности к гражданам одного государства – ср. Организация Объединённых Наций, то есть государств) суть умственно сконструированные (воображённые, воображаемые) сообщества.
Одним из краеугольных аргументов в пользу такого суждения служит тот неоспоримый факт, что «члены даже самой маленькой нации никогда не будут знать большинства своих собратьев по нации, встречаться с ними или даже слышать о них, в то время как в умах каждого из них живёт образ их общности».
Приняв эту точку зрения, можно следующим шагом подумать, что если умело формировать этот образ в умах – в большинстве умов, – то можно довоображаться до неких геополитических новаций, а говоря проще, до территориальных претензий к соседним государствам, объявив их земли исконно принадлежащими нашей Родине.
Вот свежий пример. Премьер-министр Венгрии Виктор Орбан пришёл поддержать свою команду на ЧМ-2022 в матче против сборной Греции в шарфе, на котором была изображена карта венгерского государства, географические контуры которого охватывали значительные части современных Сербии, Словакии, Украины и Румынии.
Пока дело ограничилось вызовом посла в МИД Румынии, среди граждан которой и вправду насчитывается свыше миллиона этнических венгров. Послу Венгрии была выражена обеспокоенность.
Этот пример, по-моему, наглядно свидетельствует, что Родина как воображаемое сообщество далеко не просто безобидная политологическая модель. Особенно если воображает не кто иной, как лидер государства.
Тут, пожалуй, уместно будет вспомнить, что избранный по демократическим правилам лидер надевает в нужный момент именно тот «шарф», который любезен его народу. (Он, как ему кажется, твёрдо знает – какой). Иначе ему недолго оставаться лидером.
Значит, и воображение широких масс относительно содержания слова «Родина» заслуживает самого пристального внимания. И заботы – чтобы это воображение не довело до беды. Потому опрос общественного мнения на эту тему, проведённый «УМ», представляется мне весьма правильным и своевременным делом.
В то же время, рискуя быть заподозренным в мании величия, я по примеру румынского МИДа хотел бы высказать две обеспокоенности.
Во-первых, мне кажется, что если выражать протяженность нашей страны с запада на восток в географических названиях, то правильнее сказать не «от Белгорода до Камчатки», а всё же «от Калининграда до Чукотки». То же – про измерение «север-юг»: крайняя северная материковая точка у нас на Таймыре – мыс Челюскин. Это лёгкая обеспокоенность.
А вот вторая потяжелее. Она по поводу заголовка, напечатанного в «УМ» отклика читателя Юсова – про то, что «вся Россия», дескать, больше, чем её границы на политической карте. В частности, в тексте г-н Юсов признаётся, что и Самарканд у него в сердце настолько, что представляется ему, Юсову, частью родины.
Я понимаю эту фантомную боль уроженца СССР, но не уверен, что она найдёт сочувствие в Узбекистане. Надеюсь, российского посла в Ташкенте не вызовут в МИД, чтобы выразить ему обеспокоенность. Всё-таки г-н Юсов пока не премьер-министр РФ. Но всё же впредь я бы посоветовал быть аккуратнее в печатных выражениях.
И в конце этих заметок мне хотелось бы рассказать одну историю из моей служебной практики. Историю, как мне кажется, ярко отражающую всю многогранность и сложность темы «Родина в головах граждан».
Дело было весной 1997 г. В то время я работал в администрации президента Ельцина, в только что образованном отделе по связям с общественностью в регионах. В число этих «связей» входили и контакты с законодательными органами субъектов РФ.
И вот однажды к нам в отдел по вертикали власти «спустилось» адресованное на имя президента письмо из Тульской областной Думы. В нём депутаты за подписью своего спикера предлагали праздновать День России не 12 июня, а 21 сентября в память о Куликовской победе, положившей, по мнению авторов письма, начало российской государственности. Содержание и тональность письма неприкрыто выражали острое желание туляков обрести выделенный статус среди всех остальных субъектов РФ – что-то вроде «Ленинград – колыбель революции».
Но было и другое. Люди постарше, наверное, помнят, какой всесоюзный масштаб придавался 600-летию Куликовской битвы в 1980 г. и сколь незаметными были юбилейные мероприятия в связи с 500-летием Стояния на Угре, пришедшемся на ту же осень 1980 г.
Советская установка на российскую историю всегда была неизменна: чем кровавей событие, тем оно значимее, тем громче надо отмечать его даты. Поэтому и бескровное, по сути достигнутое в рамках дипломатии обретение независимости при Иване Третьем по возможности должно было оставаться в тени Куликова побоища. И это несмотря на то, что через два года после него Москва была взята и разорена Тохтамышем, Дмитрий Донской сбежал в Кострому, а до окончания ига должно было пройти целых 100 лет.
С такой точки зрения на историю Декларация о государственном суверенитете РСФСР, принятая российским парламентом 12 июня 1990 г., не тянула на главный государственный праздник. Особенно после праздника 7 ноября – воистину красного дня календаря, дня, символизирующего начало чудовищного режима, унесшего миллионы жизней. Замечу, что Тульская областная Дума в тот момент состояла едва ли не на сто процентов из коммунистов.
Они же властвовали почти в половине субъектов РФ и в Государственной Думе. Да и в Совете Федерации влияние коммунистического менталитета было весьма ощутимым. В такой политической мизансцене просто отказать тульским депутатам означало бы создать дополнительный источник деструктивных дискуссий. А их в то время и так хватало с лихвой.
Поэтому в проекте ответа мы постарались максимально вежливо обнаружить интерес Бориса Николаевича к инициативе туляков, предложив при этом, прежде чем развивать её дальше, согласовать идею с Законодательным Собранием Калужской области (Стояние на Угре происходило на её территории), а также – с Госсоветом Республики Татарстан и, возможно, с рязанским областным парламентом, поскольку, если я правильно помню из уроков истории, полки рязанского князя Олега участвовали в битве на стороне Мамая.
Насколько мне известно, Борис Николаевич подписал проект ответа без единого исправления. Больше мы писем на эту тему не получали – ни из Тульской областной Думы, ни из какой другой.
Но с той поры я ещё обеспокоеннее, чем прежде, пытаюсь найти и максимально уточнить ответ на вопрос «Что для меня Родина?».
Александр Минеев,
4 декабря 2022 г.
