Когда началась Великая Отечественная война, мне было 5 лет. Помню, как папу забирали на войну. 1941 год, лето, было много народа на улице, все плакали. Осталось нас у мамы девять детей, а десятым она была беременна. В деревне остались дедушки, бабушки, женщины, да мы, малыши.
Тут и начались во всем нехватки: в пище, одежде, тепле. У нас из семьи вскоре трое умерли. Осталось нас семь детей. Старший брат, с 1928 года, остался дома, ему было в то время 12 лет. Он считался уже рабочим, а работал конюхом. Росточком маленький, путем и лошадь-то запрячь не доставал. А в доме был уже за хозяина. Давал нам наряды – кому что сделать, за непослушание попадало нам от него на орехи.
Маму мы видели утром и вечером. А весь день с раннего утра и до позднего вечера она была на работе. Оставалась у нее ночь в распоряжении. И опять не приходилось отдохнуть полностью. Нужно огородами заниматься, сеять. А земля-то не готова.
Вот по ночам землю пахали. Собирались пять женщин, четверо в плуг впрягались, а пятая тащила плуг следом. Огороды у нас были по 71 сотке. На них сеяли разные культуры – полоску ржи, пшеницы, просо, коноплю (из ее семечек делали масло, а стебли перерабатывали на материал, из которого шили одежду верхнюю и нижнюю).
Эта переработка занимала много сил и времени. Нужно напрясть, выткать, отбелить, покрасить. Старше меня были 4 брата, а я старшая из сестер. Братьям приходилось делать работу в доме. Караулили кур, чтоб на огороды не заходили, собирали палочки для костра, чтоб сварить ужин. Мы этот ужин ждали, сидя у костра.
Картошку мы вдоволь не ели. Не оттого, что ее не было, а потому, что все отправляли на фронт. Помню, мама очистит картошку, порежет и на противень в печь поставит. Сушили и отправляли на фронт мешками.
В зимнее время у картошки отрезали верхнюю часть потолще – это собирали на семена сажать. А там оставались одни очистки, но и их не выбрасывали – толкли их на муку.
Маме этой работой было заниматься некогда. День работали в поле, ночью вязала носки, варежки, кисеты.
Кисеты – это мешочки такие. Их делали с вышивками, красивые, а в верхней части шнурок, чтоб завязывать, и насыпали в кисеты табак. Все для фронта.
У нас был большой дом и много окошек. А недалеко от нашего дома стоял домик под ясли, и нужны были туда рамы. Вот мама вытащила из своего дома двойные рамы и отдала в ясли. Топить дом было нечем, без дров было трудно. Ломали полынь по полям, лазили по колено по снегу.
В доме было холодно, окошки были заморожены на четверть льдом. Приходилось нам ходить в лес в летнее время за 7 километров и собирать еловые шишки, драли кору бересклета, так назывался кустарник. Все это сдавали леснику, а за это лесник разрешал ходить за сухими сучьями в лес. Что не больше сдашь этих шишек и коры, можно было взять больше дров.
Зимой ходили взрослые женщины, они ездили с салазками. Вот и тащили салазки семь километров, нагруженные дровами. А по дороге в лес нужно было переходить лощину. Мы встречали маму с дровами по очереди. От дома до этой лощины было километра два.
Вот запомнился один весенний вечерок 28 марта 1942 года. Завывал в трубе ветер, и была сильная метель. Мама уехала за дровами, и брат пошел ее встречать. Ждал, весь прозяб, пришел домой, не встретив маму. А оказалось, что мама задержалась. У нее открылись роды.
Как ей в это время было трудно, можно представить. Да еще и воз дров нужно было тащить. С горем пополам добрела она до дома. Успела только переступить порог в сени, и упал ребенок на ледяной пол.
Мы услышали плач ребенка, соскочили с печи и выбежали. А мама, вся занесенная снегом, поднимает с пола маленькую девочку. Лобик и щечка были синими, так ушиблась. Назвали ее Тамарой.
Вот так появился наш восьмой член семьи. Со дня ее рождения она у нас всегда находилась на печке. Мама и купала ее там. Уйдет на работу, сварит нам чугунок свеклы до красного цвета, а мы сами кормили этим свою сестренку. Растолчем эту свеклу и в тряпочку завяжем – это давали вместо соски.
Мама часто говорила: «Господи, пожалей меня, забери девочку». А она выросла, вышла замуж, и маме пришлось с ней век доживать.
Помню я, что по ночам шли машины с солдатами беспрерывно. Однажды ночью в окна и дверь послышался страшный стук, мы перепугались, думали, что рвутся немцы.
За дверью доносились слова: «Мы свои, мы не тронем вас, нам нужно посмотреть карту, куда ехать дальше». Мама открыла им дверь. Карта была большая, во весь стол. Мама дала им свет, пузырек с фитильком, они долго над ней чего-то говорили и рассматривали.
В нашем доме потом был штаб, начальники сидели и писали чего-то. Недалеко от дома стояла солдатская походная кухня. Мы, вся детвора, туда бегали. Кусочки хлеба нам давали. А паек у солдат в то время тоже, наверное, был небогатым, но все равно делились, и нас туда притягивало как магнитом.
У нас был большой ящик и солоничка деревянная, в которых, по-видимому, дедушка еще хранил соль. Они были так пропитаны солью, что мама отрубала маленький кусочек деревяшки, и его хватало на целый чугун пищи. И казалось так вкусно!
У нас была корова, наша кормилица. У нее парализовало ноги. Висела она на веревках и отелилась. А тут папа прислал письмо с фронта, советовал маме зарезать корову и кормить ребятишек. Мама так и сделала, мясо повесили на чердак, тут-то мы с такой пищей отживели.
В 1943 г. я пошла в школу в 1 класс. Одежда была не по росту. Вместе с нами ходили и взрослые женщины, они учились по вечерам.
В 1945 г. папа вернулся с войны, весь израненный. Мы были очень рады, и главное – война закончилась.
Рассказала Валентина Логачева
Записал Антон Лонин
