Самое читаемое в номере

Гармония Белохвостикова

A A A

2 июня известному пензенскому историку-краеведу, журналисту, автору цикла «Прогулки по Западной Поляне», который так полюбился читателям «Улицы Московской», Евгению Белохвостикову исполнилось 30 лет.
«УМ» не смогла обойти это событие стороной. Дарья Мануйлова встретилась с юбиляром, чтобы поговорить о его жизненной философии, секрете гармонии и итогах, которые Евгений Белохвостиков подвел для себя в тридцатый день рождения.

Интервью – это всегда волнительно. Слишком уж большую роль здесь играет человеческий фактор. Человек может не захотеть включиться, я могу задать неправильные вопросы – рисков много. Но интервью с Евгением Белохвостиковым стало для меня одним из самых легких в моем опыте и очень напоминало обычный задушевный разговор двух друзей.
С Женей (мою попытку назвать его на вы он отбросил в первые три минуты разговора) мы встретились на Олимпийской аллее. Весьма символично, учитывая, что это главная достопримечательность Западной Поляны, о прогулках по которой он так много написал в «УМ».
На мой непосредственный вопрос «Как отметил?», Женя ответил, что не закончил праздновать до сих пор, а его день рождения стандартно затягивается до дня рождения Пушкина. Слишком уж много друзей.


belohvostikov– Ты доволен тем, как отметил тридцатилетие?
– В общем, да. Жизнь – это праздник, который всегда с тобой. А когда ты в его центре, что же быть недовольным?
В этом году я целенаправленно как-то готовился, организовывал посиделки. А до этого просто: где кто соберется, там и отмечаем.
Когда мне исполнялось 25 лет, как сейчас помню, был последний день командировки в Краснодарский край, куда ездили с целым автобусом коллег-сельхозпроизводителей. Работа вся уже была позади, и когда выяснилось, что среди них есть юбиляр... В общем, лучше бы я этого не говорил. Отметили грандиозно. Вот это хороший день рождения. А организовывать его мне не нравится, как и подводить итоги.


– То есть у тебя нет ощущения, что в 30 пора подводить какие-то итоги?
– Нет. Помню, у меня такое было в 19 лет. Я был в то время очень увлечен Артюром Рембо, который в 19 лет бросил писать. И меня очень угнетало, что он к этому возрасту сделал так много, а я – вообще ничего. Вот тогда я что-то переосмысливал. А потом стало пофиг.
Хотя, может быть, подсознательно я и подводил итоги. Потому что совсем недавно перечитывал Рембо. И намного лучше его понял сейчас, чем когда был его ровесником.
Но в то же время я понял, что все непреодолимые преграды, которые он описывал, он выстроил у себя в голове. Почему он их считал такими нерешаемыми? Может, стоило подождать, только и всего? Но вопросы он ставил правильные, те же, что и я в 19 ставил для себя.


Какие из этих вопросов ты смог решить за последние 11 лет?
– Расскажу по пунктам, о которых Рембо писал в «Одном лете в Аду».
Во-первых, конечно, вопрос собственной гениальности. Для Рембо он стоял жутко остро. Для меня в его возрасте тоже стоял остро.
Мой хороший друг, Владимир Лакодин, сказал однажды блестящую фразу: «Знаешь, это такое интересное ощущение, когда понимаешь, что ты не гений».
Мне было лет 17, и я подумал: ну, ты-то, может, и решил, что не гений, а я еще, может, и гений. И последующие годы ушли на то, чтобы а) понять, что я не гений; б) понять, что это замечательно, и успокоиться. Понимать, что ты можешь, а что – нет, и есть залог гармонии.
Во-вторых, мировоззренческое отношение к религии. Нужно определиться со своими взаимоотношениями с Богом.
У Рембо, которого в советское время чуть ли не революционером пытались представить, вообще-то это центральная мысль. У Рембо не атеизм, но богоборчество на каждом шагу. Что обо мне, то я коротко скажу цитатой из Владимира Соловьева: «Умному человеку очень с Богом быть приятно».
В-третьих, отношения с окружающими. Моя философия такая: есть я, есть люди. Они мне в чем-то помогают, в чем-то мешают, но в принципе мы друг друга дополняем. То, что я делаю, я делаю для людей.
В стол писать можно, но это тяжело. Даже если пишешь в стол, все равно надеешься, что через 200 лет в твой стол кто-нибудь залезет и кому-то это понадобится.
В-четвертых, отношение к наносным целям жизни. Пример: много лет я был убежден, что мне нужна машина. В одно прекрасное утро я понял, что она мне не нужна. У меня нет любви к технике.
Люди получают драйв, когда сидят за рулем. А мне в кайф, когда кто-то рядом сидит за рулем.
И все остальное по той же логике. Так клево жить, когда освободишься от этого груза. Когда освободишься от мысли, что тебе нужна машина, которая на самом деле тебе к чертям собачьим не нужна и от которой у тебя заранее головная боль.


– Ты помнишь момент, когда тебя осенило: я – творческий человек?
– Нет. Сочинять я начал раньше, чем я себя помню. Как только начал говорить, у меня начали складываться двустишия, которые мама с крестной за мной записывали.
Я даже читал потом то, что сочинял в 2-3 года. Кстати, любопытно. Если довести до ума, забавный детский сборник мог бы получиться. Я кое-что из этого сейчас читаю на память сыну, ему нравится.
Момент начала творчества не помню, но помню, как начал интересоваться краеведением. Был октябрь 1996 г., мне было 9 лет, и мне вдруг стала интересна моя родословная и пензенская культовая архитектура, церкви.
Через 3 года изучение родословной привело меня в архив. Хотя вообще в 12 лет меня в архив не должны были пустить. Спасибо тогдашнему руководству и сотрудникам за то, что углядели и сделали едва ли не единственное исключение за всю историю архива.
Если бы тогда меня не пустили, я не знаю, как бы моя жизнь повернулась. Но все сложилось благополучно.
Музыку я начал сочинять еще до школы, лет в 5-6, я это помню хорошо. Но ее невозможно слушать. У Скрябина была довольно-таки странная идея о цветомузыке, где каждая нота, каждая клавиша имеет свой цвет. У меня тоже был какой-то глубокий символизм, и я писал музыку из логики символического значения. Так что, если сыграть, получится просто атональная чушь.


– Каким образом ты увлекся краеведением, мы выяснили. А как ты пришел к журналистике?
– Это забавная история. С 14 лет я вроде как был в прессе. Первая газета, где я работал, – «Сурская правда» в рабочем поселке Лунино. В 2002 г. вошел в штат журнала «Пензенские епархиальные ведомости», которым сейчас руковожу. А с 2004 г. начал работать в «Улице Московской».
Но все мои журналистские работы были эпизодическими и очень скверного качества. Сейчас я хотя бы руку набил, а тогда писал, правда, плохо.
Журналистика стала основным времяпрепровождением в 2008 г., когда я пришел на ГТРК «Пенза». Заместителем директора тогда была Аня Ситтель. Я пришел и сказал: «Я всю весну смотрел Тарковского, и мне захотелось что-то поснимать».
Аня, наверное, была очень удивлена: не думаю, что кто-то еще приходил с такой формулировкой работать в телевизионные новости. Но меня взяли в штат, даже без стажировки.
Журналистика – это прекрасный способ не терять связи с реальностью. Только начнешь думать, что плохо живешь – и тебя отправляют в рейд с полицией по неблагополучным семьям или притонам. И вот там-то ты и понимаешь, что у тебя все не так плохо. Как у Башлачёва: «Вы между ложкой и ложью, а мы между волком и вошью».


– Как ты определяешь себя к тридцати годам?
– Имею смелость сказать, что я краевед. Было бы неправильно утверждать, что я музыкант, потому что это дилетантство. Также я себя в очень малой степени считаю журналистом, хотя по трудовой книжке это так.
Наверное, я бы мог сейчас на журналистику забить, но тогда я бы потерял связь с жизнью реальной.
Журналистика мне ценна как возможность соприкасаться с миром в многогранных его проявлениях и не терять понимания, что я в 2017 году живу. Потому что, если глубоко зарыться, теряешь связь с реальностью.
По осени, помню, засиделся допоздна – писалось хорошо. Темно. Вдруг звонит мобильный телефон. Первая мысль: что за фигня? На столе лежит какой-то коробочек, светится, вибрирует. Всего секунда. Но я ее поймал и понял, что надо возвращаться, а то крыша поедет.


– У меня ощущение, что ты во многом живешь своей работой. Можешь сказать, что она твой главный приоритет?
– Нет. Мой приоритет, наверное, гармония. Еще одна цитата, на этот раз из Екклезиаста: надо «есть, пить, и видеть доброе во всяком труде своем». Вот тебе и смысл жизни.
Если только работать и не отдыхать ни умом, ни телом, свихнешься очень быстро. Хочется делать что-то, в чем ты видишь доброе. И тут-то как раз и важно заниматься любимым делом: чтобы чувствовать, что ты делаешь что-то хорошее.


– Если бы тебе запретили заниматься краеведением, журналистикой и музыкой, чем бы ты занялся?
– Я всегда интересовался фотографией. Если бы было время, я бы занялся этим всерьез. Еще мне всегда была интересна литература в плане ее изучения. А вообще, столько всего интересного в мире – я бы нашел, чем заняться.


– Что помогает тебе сохранять внутреннюю гармонию?
– Занятость – хорошее средство от душевных метаний. Когда человек мается бездельем, ему приходят не очень хорошие мысли.
Плюс я делаю то, что мне интересно. И еще момент: я могу сам распределять свое время.


– Что меньше всего и больше всего нравится в работе?
– Меньше всего нравится организационная часть. Любую телевизионную съемку еще надо суметь спланировать, организовать. То же самое с краеведческой книгой.
Чтобы встретиться со старожилами, попасть в архив, нужно решить кучу организационных моментов. Это не так сложно, но это неинтересно.
А больше всего нравится ощущение, что что-то получилось. Когда ты ковырялся-ковырялся, прошел все организационные и творческие моменты и наконец понял: ответ верный.
Александр Блок в 1918 году, когда закончил поэму «Двенадцать», отметил в дневнике: «Сегодня я – гений». Думаю, он писал о похожем чувстве.

Прочитано 1085 раз

Поиск по сайту