– Александр Иванович, что Вас привлекало в юности в профессии журналиста?
– Я сейчас не могу точно сформулировать, поскольку времени много прошло, но эта мечта сформировалась на базе страсти к чтению. Телевизора тогда не было, извечная потребность человека получать информацию реализовывалась только в чтении или в общении.
Помню, как Чехов меня поразил музыкой слова. Собственно, меня не столько трогало содержание чеховских рассказов, сколько вот эта ирония, теплый, добрый юмор, образность. Потом пошли Хэмингуэй, Ремарк…
И тут появился журнал «Юность», а в нем поэты, писатели: Вадим Шефнер, Василий Аксенов, Юрий Гладилин. На экране появились фильмы, ставшие классикой: «9 дней одного года», «Долгие проводы», «Короткие встречи».
Все это вместе вызывало желание быть где-то рядом. А каким образом можно приблизиться ко всему этому? Только через прессу. И у меня класса с 5-го зародилась мечта стать журналистом. Это изначально было стремление выразить свои мысли.
– Ваша юность пришлась на эпоху 60-х, время больших надежд. Но, работая журналистом, Вы, наверное, довольно скоро увидели изнанку советской действительности. Когда пришло первое разочарование, и как менялось Ваше отношение к жизни в Советском Союзе?
– Мы жили в такой системе координат, что альтернативы нет. Мы просто знали: есть Коммунистическая партия Советского Союза, руководящая и направляющая, это данность. Есть коммунистическая идеология, это тоже данность.
И есть Запад – такой мрачный, где негров линчуют, где жажда наживы ведет людей по жизни, и никакой человечности у них нет. И есть Африка, куда Запад тоже проникает и тоже давит, душит и захватывает.
Мы не понимали: какой может быть другая жизнь? Вот наша жизнь – самая лучшая. Большой дурак-то был, а верил в эту пропаганду. И я сейчас понимаю могущество пропаганды, которая идет из телевизора и других СМИ, потому что сам был такой.
Надо сказать, что в то время действительно было много доброго, что выгодно отличало нас от этого Запада, где линчуют негров. Правду найти было все-таки можно, потому что существовала система парткомов, система товарищеских судов. И коммунисты, они же руководствовались высокими нравственными нормами.
Первое разочарование меня постигло, когда меня взяли после армии и работы в обществе «Знание» в райком партии. И спустя где-то полгода я был поражен.
Я-то полагал, что меня окружают кристально честные люди. А тут секретарь райкома по идеологии, дама, в подчинении у которой я был, занимается некрасивыми делами, пытается узурпировать власть.
А параллельно потихонечку открывалась информация об образе жизни на Западе. Помню, я был заведующим отделом пропаганды в областной газете, и меня отправили в 1983 г. в командировку в социалистическую страну, в Чехословакию. Я там был три дня на выставке-ярмарке в Брно, общался с представителем австрийской фирмы и с представителем из Франции.
Я угощал их икрой красной, мы пили пиво. И я пытался разговаривать на политические темы. Они со мной говорили откровенно. И опять меня одолели сомнения: что-то не так. Это открытые, приятные люди. Они говорят, ничуть не опасаясь проговориться или сказать что-то не то, как я опасался.
– Однако Вы с успехом работали и журналистом, и государственным чиновником. Вам удавалось найти контакт с самыми разными людьми, мировоззрение которых, может быть, совершенно отличалось от Вашего. В чем Ваш секрет?
– Никакого секрета нет. Просто нужно видеть в человеке человека. Не функцию, не назойливого посетителя, не врага (хотя он может быть мне противником). Нужно разговаривать.
В свое время, в 1991 г., по моему предложению был создан политический консультативный совет, куда мы собрали представителей всех партий, движений. Была задумка обсуждать наиболее острые вопросы, чтобы услышать оппозицию.
Но оппозиции тогда было много, и спецслужбы столь искусно ею руководили, что после второго заседания они как-то все вместе поднялись – «Мы с вами не хотим разговариват» – и ушли.
Вот сейчас конкретный пример. Ребята из оппозиции, «Левый фронт», выступают по каким-то конкретным проблемам – уволенный доктор, стела героев, – и никакого ответа.
Мне кажется, со стороны власти это большая ошибка. Нельзя пренебрегать ими, думать, что это все маргиналы.
– Как Вы думаете, самоцензура сегодня сильно вредит журналистике? Если сравнить с 1990-ми, началом 2000-х гг.?
– В 1990-е гг. самоцензура была только в том плане, как бы по башке не получить от каких-нибудь бандитов. Я в то время занимался журналистскими расследованиями, угрозы были.
А власть, как правило, не угрожала. В 2000-е гг. было пожестче. Но мы все неглупые люди, мы видим ситуацию, видим реакцию. Самоцензура – это компромисс.
Когда я презентовал свою книгу «Дураки и хлеборезы», где написал, что пошел на компромисс с Бочкаревым, после того как меня тут покалечили, Максим Денисов поднял правильный вопрос о соотношении компромисса и сделки.
И я ответил: да, это очень интересная тема – исследовать, когда компромисс может превращаться в сделку. Компромисс – это хорошее дело. Сделка – ты уже как журналист, как писатель, как личность кончился.
На сегодняшний день компромисс для журналистики практически полностью превратился в сделку.
Я смотрю, что журналистика как способ добычи информации и способ комментирования этой информации (если говорить с точки зрения западного представления о журналистике) или писательская журналистка (журналистика советская, где журналист препарировал ситуацию, высказывал свое собственное мнение с позиций высокой нравственности) практически исчезли. Есть пропаганда.
– Юбилей – это всегда подведение каких-то итогов. Чем Вы больше всего гордитесь? Наверное, первой независимой газетой «Поволжье»?
– Ну, может быть. Хотя, честно говоря, я считаю главным достижением своей жизни крепкую семью. Жена, дочь, зять великолепный и два чудных внука – это главное. И, кроме этого, и сестра, и племянники – у меня много родственников. У нас никогда не было никаких недоразумений, скандалов.
Второе, чем я горжусь: я никогда ни перед кем не вертелся и не шестерил. Старался вести себя независимо всегда.
– Работа журналиста связана с постоянными командировками, особенно когда Вы были собственным корреспондентом «Известий», работали на три региона. Как супруга к этому относилась?
– У меня жена – большая умница. Было время, мы жили в Саратове, а я мотался: неделю в Саратове, неделю в Мордовии, неделю в Пензе. Как-то легко все это воспринималось, никогда никаких ссор.
Более того, был период, когда меня очень крепко «мочили». И этот период продолжался лет десять, с начала 1990-х гг. Возбуждали три уголовных дела по клевете – все они развалились. Было много исков за оскорбление чести и достоинства – один только я проиграл, и то на небольшую сумму.
Но бывали моменты, когда я должен был одновременно идти на допрос к следователю и на два судебных заседания по искам ко мне.
И я говорил жене: «У меня уже руки опускаются. Давление скачет. Я уже вымотался». Она мне: «Держись. Мы тебя поддержим. Ты прав».
Если говорить, кто круче, то жена круче.
– Вы никогда ни перед кем не шестерили. Как Вам удается при этом сохранять рабочие отношения с «начальством»?
– Ну ведь в начальстве умные люди. Они прекрасно понимают: ведет себя человек независимо – надо с этим считаться. Тем более механизмов воздействия на этого человека с точки зрения компромата нет.
И тем более у него в бэкграунде есть факты, когда пытались давить – не получилось.
Я же ведь не высказываю презрения ни к кому. (Хотя к некоторым, да, испытываю такое чувство.) Я просто стараюсь вести себя с достоинством, шею не гнуть.
Я очень уважаю Ивана Александровича Белозерцева, его поддерживаю и буду поддерживать. Я вижу, что это человек искренний, и он искренне хочет сделать для области добро.
Но в то же время я очень не уважаю кое-кого из тех, которые стремятся к ручке приложиться. Я это тоже вижу. И потом я очень многих хорошо знаю, знаю их бэкграунд и их мотивацию.
Я не оскорбляю никого, не стремлюсь никого обидеть. Просто я многим знаю цену. И себе тоже.
– Считается, что у журналистов с годами вырабатывается профессиональный цинизм. Как Вам удалось сохранить себя?
– Вы говорите о профессиональной деформации. Мне кажется, главное – какой-то внутренний стержень. Он позволяет объективно смотреть на ситуацию.
У Довлатова есть такая фраза: нет плохих людей, есть обстоятельства. Обстоятельства заставляют порой людей быть плохими.
В сущности, человек-то хороший, но слабый. И вот когда ты сам ощущаешь свою независимость, то есть силу, ты относишься к слабым снисходительно.
Я отношусь даже к врагам без ненависти. Как говорил тот же Довлатов, милосердие выше справедливости.
Фото Александря Николаева
