Посопная Пелетьма в годы войны. Без идеологии и пафоса

A A A

Рассказывает Нина Лукьянчикова, урожденная Чистякова.

Сейчас мне уже 83 года. А когда началась война, мне было 4 года. Наша семья: папа, мама, я и младший брат проживали в деревне Посопная Пелетьма Лунинского района. Это в 20 км от Большого Вьяса.
Как только объявили о войне, отец сразу ушёл добровольцем на фронт. То есть, не дожидаясь официальной повестки из военкомата.
lukyanchikov

Отец Николай Чистяков

Градообразующим предприятием нашего села был Ольгинский спиртзавод. Его построил барин ещё до революции. Мы были заводские. То есть папа и мама работали на спиртзаводе.
И хотя жили мы в обычном деревенском доме без удобств, это была заводская ведомственная квартира. Увольняешься с завода и с квартиры съезжаешь. А были ещё и заводские квартиры барачного типа.
Сам завод с цехом, котельной, мастерскими и складами был обнесён высоким деревянным забором с центральной проходной и воротами для выезда машин. На проходной дежурил охранник с карабином. А больше охраны не было никакой.
Для разных неотложных нужд рабочие не пользовались проходной. Они пользовались народными тропами. А уже тропы вели к тем местам забора, где доски были предусмотрительно сорваны с гвоздей и свободно разъезжались в стороны.
Военное положение никто не отменял, но с дырками в заборе начальство и не думало бороться. Понимало, что это бесполезно. А показушничать было не перед кем.
Завод был кормильцем всей округи. Отходом перегонки спирта оставалась барда. Это такая коричневая жидкая гуща. Она бывает очень вонючая, если спирт гонят из свеклы. Но в войну свеклы не было.
Спирт получали из зерна и картошки. Запах стоял приемлемый. Её сливали в яму в большие металлические ёмкости. Оттуда разливали длинными черпаками. Большую часть барды забирал колхоз.
А остатки – все желающие. Приезжали со всей округи. Скотину держали практически в каждой семье. Но вроде бы барды хватало всем.
Рабочим завода барду развозил дядя Яша на телеге с бочкой. Как водовоз. Кто жил близко ходили на завод сами с вёдрами и коромыслом.
Если было неудобно пролазить через дырки в заборе, то шастали через проходную со своим вёдрами. Охрана не препятствовала. Таскали то бабы да подростки. Все свои. Чужих не было.
***
Содержание скотины в деревне обходилось не дёшево. Действовал лозунг: «Всё для фронта – всё для победы!». Все излишки, и, не только излишки, сельхозпродуктов изымались налогами и обязательными госпоставками. Себе оставалось очень мало.
Но Пелетьма не голодала. И за счёт завода и за счёт грамотного хозяйствования в колхозе. На трудодни крестьяне получали зерно на пропитание, имели огороды по 30 соток и держали скотину.
Рабочие тоже получали огороды от завода по 10 соток. Сажали картошку и просо. Просо это пшённая каша. Вкус просяных лепёшек на воде помню до сих пор. Огороды вспахивали организованно на быках.
К осени на завод свозили картофель нового урожая, как сырьё для перегонки спирта. На заводском дворе высились её огромные гурты. Их присыпали травой, соломой или землёй, чтобы сохранить до весны.
Но к весне всю картошку не перерабатывали, и она начинала гнить. И рабочие эти остатки буртов перебирали и растаскивали всё, что ещё можно применить в пищу. Картошка была мёрзлая и сладкая. Её перерабатывали на крахмал.
Начальство завода сквозь пальцы смотрело на эти хищения. Всё равно эту гниль вывозили на помойку. Из крахмала также пекли лепёшки. У кого было молоко – на молоке, но в основном на воде.
Спиртзавод есть спиртзавод. Предотвращать различные формы усушек и утрясок стратегического русского продукта в принципе невозможно. Так как на заводе мужчин практически не осталось, то и проблема пьянства в рабочее время исчезла.
А чтобы воровство на производстве не приняло катастрофические размеры, то руководство завода негласно раздавало спирт рабочим. Немного конечно. А на всякие нужды можно было выписать спирт в счёт зарплаты, по госрасценкам. На чёрном рынке он стоил в разы дороже.
Моя мама, Антонина Михайловна, была не из тех русских женщин, которые коня на скаку остановят. Она была добрейшим и честнейшим существом, прямо-таки ангельской святости. Для закупки дров мама выписала на заводе бутылку спирта. Она эту бутылку не прятала. Поставила на кухонную полку.
lukyanchikova

Мать Антонина Чистякова

Утром ушла на работу. В доме остались мы, дети. И хотя в колхозе работал садик, я из него убегала и сидела нянькой с младшим братом. И мама перестала меня туда водить. Мне было 5 лет и брату 3 года.
Мы сидели на печке, а дверь квартиры не запиралась, чтобы родственники или соседи, по договорённости, могли зайти и проконтролировать наши шкоды.
И тут пришла она. Она - это Олечка Зеленёва. Сейчас я уже не помню, сколько ей тогда было лет. Где-то лет тридцать. У неё было двое детей. Постарше нас. А на мужа пришла похоронка.
Олечка зашла в нашу квартиру, огляделась. Никого из взрослых нет. На полке нашла бутылку. Открыла и понюхала. Закрыла, схватила её и быстро убежала, никак не прореагировав на наше присутствие.
Мама пришла с работы, и мы хором доложили о случившемся. Что приходила Олечка Зеленёва и взяла нашу бутылку. Хоть стой, хоть падай. Мама рванула к Зеленёвой. И что? И ничего. Олечка, на голубом глазу, от всего отпёрлась.
«Да, в квартиру заходила. Но тебя не застала и ушла. Спирт не брала. А дети не свидетели. Маленькие ещё. Скажут то, что ты им прикажешь. Ты их и подговорила на меня показать».
Ну и что? Поругались. Расплевались. А спирт уже не вернёшь. Не пойман, не вор.
Но нас обокрали и второй раз. И уже по-крупному. Но это бедствие нам принесли уже эвакуированные.
В Пелетьму пробыли эвакуированные из Украины. Их размещали на свободной жилплощади и подселяли к местным. У кого было попросторнее.
У нас в соседях обосновалась еврейская семья Пехлеров из Киева. Это были хорошие, добрые люди. Мария Борисовна и Марк Исаакович.
Пехлера сразу назначили директором завода. А директор спиртзавода во время войны - это и царь и бог.
Марья Борисовна не работала. Хозяйствовала с дочками дома. Моя мама сдружилась с ними. И Пехлеры всегда приходили на помощь в трудную минуту.
В конце 1943 г. после освобождения Киева они уехали обратно на Украину. Вот они были хорошие эвакуированные. А были и нехорошие.
А кто такие вообще были эвакуированные? Женщины с детьми, пожилые и негодные к службе мужчины. Мужчин было совсем мало.
Вот это бабье царство и ковало победу в тылу. Образованные эвакуированные и специалисты получали начальские должности на заводе. А основная часть работала в колхозе.
И хотя в Пелетьме колхозники не голодали, в отличие от окрестных степных сёл, жизни колхозников во время войны не позавидуешь. Воспользовавшись тем, что в деревнях не осталось никакой милиции, некоторые эвакуированные пустились во все тяжкие. Втянув в свою воровскую деятельность и кое-кого из деревенских.
Дом семьи Кожиных и стал таким воровским притоном. Семья Кожиных проживала на окраине. Дом у них был большой и к ним подселили несколько эвакуированных хохлушек. Возможно, и до войны эти женщины были с пониженной социальной ответственностью. А возможно решили облегчить себе тяготы военного быта.
Но в деревне начала пропадать скотина и стало процветать другое мелкое воровство. До войны такого никогда не было.
Сама Кожина осталась с тремя детьми. На мужа пришла похоронка.
Когда почтальон приносил похоронки вой стоял по всей деревне. К нему постепенно привыкли. Похоронки приносили почти в каждый дом.
У мамы была родная сестра тетя Оля. Она вышла замуж за вдовца с детьми. Пятеро дочерей. Старшая была уже замужем и жила отдельно. Тётя Оля была парторгом колхоза. Очень боевая и хозяйственная. Мужиков гоняла пинками.
И вот стала мачехой для четырёх девок. Всех подняла и воспитала. Мать заменила. И муж её был большой начальник для того времени. Василий Григорьевич Хромков – председатель объединенного колхоза.
В войну несколько окрестных колхозов объединили в один. Но и Василия Григорьевича призвали на фронт. Наверное, не рядовым. Офицером или политруком. Но перед отправкой на фронт он находился в учебном лагере в Селиксе.
Кстати, родной брат мамы Александр тоже перед отправкой на фронт находился в Селиксе. Заболел там цингой и умер в госпитале в Пензе.
Пока муж был в Селиксе, тётя Оля навещала его и подкармливала. Оставалась там на ночь. Младшие девчонки ночевали в избе одни. Они боялись ночевать одни, и мама брала меня и брата ночевать к ним. Дверь своей квартиры мама закрывала на обычный амбарный замок.
А когда вернулись утром домой, то увидели, что замок сорван, а в квартире побывали воры. Унесли всё, что посчитали ценным.
А что тогда было ценным? Продукты, одежда, обувь. Денег и драгоценностей отродясь не имелось.
Унесли наши запасы муки, все носильные вещи, детские вещи, обувь, постельное бельё, покрывала, ковровую шаль. Мы дождались возвращения тёти Оли, и уже она организовала дознание. Мама сразу подумала на Олечку Зеленёву.
Сельсовет, то есть власть находился в селе Казачья Пелетьма. А в Посопной Пелетьме был его представитель. Солдат-инвалид, вернувшийся по ранению с фронта. За ним послали. Другого начальства на тот момент в деревне не было. Но его прибытие мало чем помогло.
Прибежала и Олечка Зеленёва. Она сразу от всего открестилась. И перевела стрелки на Кожиных. Конечно, не мать троих детей сбивала замок и выносила вещи. Это делали эвакуированные. У Кожиных они хранили наворованное.
Это Олечкино оправдание было очень похоже на правду, и тётя Оля, мама, с представителем сельсовета и свидетелями направились к Кожиным делать обыск. Пришли. Зашли в дом. Эвакуированных не было. Внезапный внешний осмотр ничего не дал. Ничего не нашли.
А Кожина уселась в углу на свой семейный купеческий сундук и запричитала. Рыдала и убивалась она очень натурально.
Но с сундука не вставала. Открыть его не давала. Вцепилась намертво. Уполномоченный сразу самоустранился от этих бабских разборок. И обыск застопорился. Ну мама моя была тенёта. Не своровать, не покараулить.
Тётя Оля была женщина боевая. Она могла при случае и кулаком приложить. Но и она не смогла стащить Кожину с сундука. Кожина выла и причитала, но била при этом в самую болевую точку. Она несчастная вдова, получила на мужа похоронку. Детей трое.
А у мамы и тети Оли мужья были живы и здоровы. И не стали гневить бога моя мать и тетя. Пожалели Кожиных. Ушли не с чем. Только тетя Оля всё равно получила похоронку на своего Василия Григорьевича.
Погиб он смертью храбрых. Уже после войны на посёлке, это километрах в 5 от Пелетьмы, у родственников Кожиных тётя Оля увидела пуховые платки со знакомым рисунком. Это был рисунок нашей украденной шали. Они её порезали на куски и сделали из них головные платки.
Но время уже ушло. Страсти улеглись. Тем более, что и Олечка Зеленёва, и Кожины к концу войны из деревни уехали. За свои подвиги они опасались мести. Даже мой отец мог с ними разобраться. Но он пришёл с войны поздно. В конце 1946 года.
Главных обидчиков своей семьи уже в деревне не было. А вообще с войны вернулось очень мало мужиков. Уходили из каждого дома, а вернулось - по пальцам перечесть.
***
Свой вклад в криминальную обстановку вносили и дезертиры. В Пелетьме помню Доронькина, мужа тети Клавы. Он убежал с фронта, вернулся домой и жил у них в бане. Потом он куда-то пропал. Может быть, арестовали органы.
А в Ломовке дезертир жил дома и милиции пришлось дом штурмовать. Дезертир был вооружён. Оружие прихватил с фронта. Во время штурма убил милиционера. Но его всё равно взяли живым и увезли.
Скрывались дезертиры и в Большом лесу. Рыли землянки и в них зимовали. Мы потом ходили за грибами и натыкались на эти землянки. Но уже пустые.
В войну лес для кого-то был основным кормильцем. И летом женщины и дети исхаживали его вдоль и поперёк.
Но я не знаю трагических случаев встречи местных жителей с дезертирами в лесу. Не помню, чтобы кого-нибудь изнасиловали или убили. Тогда бы такие случаи прогремели на всю округу.
Помню, как всенародно обсуждался один случай близкого контакта с дезертиром. Но он скорее носит анекдотический характер.
Шла пожилая женщина по дороге. И недалеко от села Кутля ей навстречу из оврага выходит грязный, заросший мужчина. В лохмотьях из остатков военной формы.
Мужчина её остановил, взял за руку и заговорил: «Бабушка, меня не бойся. Я тебе ничего плохого не сделаю. У меня уже много дней не было женщины. Не могу больше терпеть. Дай мне пожалуйста».
Бабушка так и обмерла: «Сынок, да как же так. Я же давно не для этого. Со мной уже ничего не получится».
Но получилось.
Сделав свою дело дезертир ушёл в свой овраг, а бабушка пошла дальше. И уже в Кутле, останавливаясь чуть ли не у каждого дома, где были свободные уши, бабушка громко в лицах, с интимными подробностями, делилась пережитым происшествием. Мамонька родная, и смех и грех.
***
Ещё одним жутким воспоминанием детства являются вши. В войну их было очень много.
Зимой молодняк скотины держали в доме. И телят, и ягнят, и козлят. Антисанитария была ещё та. Мухи, тараканы, блохи, клопы. Тараканы облепляли стены в несколько слоёв. С потолка сыпались, как дождевые капли.
Собираются вечером соседки полузгать семечки на крыльце и, первым делом, достают гребни и начинают вычёсывать друг у друга вшей. Стряхивают всю эту шевелящуюся массу на землю и давят ногами. При заводе была и баня и душ. Мама нас регулярно там мыла. У нас вшей было мало. Как только заводились, мы их сразу вычёсывали.
А скотину мама распродала, как только отец ушёл на фронт. Содержать её одной сил просто не было.
Помню, как однажды зашла к нам соседка тётя Вера Милованова. Она была портнихой на дому и что-то шила для нас. Зашла чтобы обговорить с мамой какой-то заказ. Вдруг она разделась, сняла бельё, свернула его комком и бросила в растопленную голландку. До дома не дошла. Вши заели. Терпеть уже было невозможно.
Всю эту нечисть удалось победить, когда появился дуст. Им травили всё и всех. И потравили.
Сейчас мы знаем, что дуст это химическое оружие. И дуст запрещён для применения в быту. Но тогда это было для нас спасением. И если я тогда им могла отравиться, то это не помешало дожить мне до преклонных годов.

lukyanchikova4

Сёстры Чистяковы во время войны.
Справа налево сестры: Антонина Чистякова, Ольга Ермошина, Анна Пантелеева с мужем Максимом, он на фронт не призывался.
1944 год.

***
А теперь история про тогдашнюю коррупцию.
С войны вернулся дядя Миша Рыбаев. Его поставили на заводе подвальным. Подвальный - это очень важная должность. Это начальник хранения всего заводского спирта. А где хранение там и усушки, и утряски и прочие списания и хищения.
Однажды дядя Миша пришёл домой и сказал своей жене примерно следующее: « Дуська, скоро мы станем богатыми. С завода продали «левую» цистерну спирта и я в доле. Скоро получу деньги».
И возможно поведал ей также схему хищения и задействованных в этой схеме лиц. Если что, чтобы она не молчала и рассказала всё прокурору. Как в воду глядел.
После войны организовать хищение такого количества спирта и сбыть его на сторону могло только очень высокое начальство. Начиная от дирекции завода, и заканчивая районным или областным партийным руководством.
Но слух по деревне пошёл. И люди перешёптывались. Такая кража спирта явление неординарное.
И вот дядя Миша Рыбаев как-то поехал в Пензу, в командировку. А для командированных завод снимал в городе квартиру. И во дворе этой квартиры, в туалете, его нашли мёртвым. Повесившимся. Как бы самоубийство.
Но тётя Дуся не поверила и обвинила в его смерти директора завода Курмакова и технорука Буланова. Это они его там подкараулили, убили и повесили, имитировав самоубийство. Но дело так и замялось. Никаких денег Рыбаевым не досталось.
Показания тёти Дуси Рыбаевой прокуратура проигнорировала. Но об этом деревенские судили только с её слов.
А дядю Мишу похоронили. Помню очень богатые поминки. На этих поминках я впервые попробовала фруктовый кисель. Очень сладкий. Ничего вкуснее я до тех пор не ела.
Записал Геннадий Лукьянчиков, апрель-май 2020 г.

Прочитано 1567 раз

Поиск по сайту