Послевоенная юность

A A A

«Улица Московская» продолжает цикл воспоминаний одного из старейших жителей  г. Пензы Евгения Рассказова, которому 8 ноября с. г. исполнится 86 лет. Его предыдущие воспоминания «Уголок старой Пензы» и «В школе первой ступени» читайте на сайте «УМ».

Военные сборы
Война закончилась, но все ещё жили войной. И военную подготовку в школах никто не отменял.
В это время инспектором гороно по военному делу был бывший директор 8-й школы Степан Петрович Румянцев.  Историк, исключительная личность, пользовался большим авторитетом. Очень требовательный человек.  Его и боялись, и любили.
Например, он неукоснительно добивался, чтобы в школе мальчишки снимали головной убор. И вот идёт театрализованная постановка. Мальчишки на сцене изображают конницу Будённого, естественно, в будёновках. И вдруг в зал входит Румянцев. Непроизвольно все дёрнулись и, как по команде,  стащили с себя будёновки.
Он очень любил военное дело, присутствовал на уроках. Они часто проходили в парке Белинского. На строевой подготовке мы бодро маршировали по аллеям. Вообще учителя любили парк, проводили здесь уроки по биологии и географии. Учили отличать сон-траву от подснежников, собирать гербарии, ориентироваться на местности.
После экзаменов за 8 класс нам пришли повестки, нас направили на лагерные сборы. Начальником был старший лейтенант Румянцев.
За Городищем имелись большие землянки, там формировались части перед отправкой на фронт, это был филиал Селиксенских лагерей. В этих землянках мы и разместились – мальчишки из Пензы и ближайших районов.
Я на сборы опоздал, но друзья  – Олег Бутузов, Герман Богданов и Володя Маслов – заняли мне место на нарах. Они были сплошные, укрытые соломой, на неё стелили одеяло, ещё одним накрывались. Одеяла были старые.
Румянцев требовал, чтобы все явились на сборы обутые, одетые и подпоясанные. Но прибыли кто в чём, из деревни многие пришли босиком.
Чтобы обуть своё разношёрстное войско, Румянцев съездил в Пензу и добился, чтобы нам выдали тапочки. Они были неплохие: верх из обрезков кожи,  а подошва верёвочная. Я починил свои ботинки проволокой, а тапочки сохранил, чтобы форсить по Московской.
rasskazovСборы проходили две недели, требования были как в настоящем лагере. Одежонка разномастная, но рубаху обязательно подпоясывали ремнём. У кого ремня не было, выдавали лыко. А вот пилоток и винтовок хватило всем. И мы лихо отдавали честь. Обращались к нам: товарищ боец или по фамилии.
Было нас более ста. Делили по взводам и отделениям. Командовали преподаватели военного дела, демобилизованные из Красной Армии: кто без руки, кто без ноги. Всего человек 20.
Подъем. Построение. Завтрак. Кормили не очень хорошо, но всегда свежим. Было своё подсобное хозяйство – три овцы, четыре свиньи.  Щи из крапивы с мясом. Крапиву собирали сами, в июне крапива молодая.
На кухне была обслуга, а нас посылали туда в наряд. Провинившихся тоже отправляли на кухню.
Было очень тяжело: ходишь-ходишь с винтовкой,  она всё плечо отдавит. Изучали и автоматы ППШ с круглым диском. А винтовки были сверленые, стреляли холостыми. Патроны давали только во время дежурства.
У нас было два ответственных поста – у знамени в штабе, где стояли, как правило, ребята из техникумом, они были постарше. У грибков – на входе и выходе. И был пост номер два. Он находился километрах в полутора от лагеря. По сути, мы охраняли хлев с овцами и свиньями. Дверь на ночь  запиралась.
Мне с Олегом Бутузовым пришлось там дежурить. Командовал нами мальчишка постарше, из техникума.
Мы приняли пост. А в три часа ночи пришли волки. Мы глянули – глаза в темноте светятся. Старший по посту приказал:
– Примкнуть штыки.
Стали стрелять холостыми патронами.
Лагерь тут же подняли. Волки ушли. На разводе нам объявили благодарность за проявленную стойкость.
Кругом лес, речка, в ней купались, но уходили подальше от деревни, потому что многие были ещё в кальсонах.
Была военная игра.
Лагерь разделился на два: синие обороняются, красные наступают. И когда мы стали брать высоту, вдруг засвистели пули. Румянцев закричал сумасшедше:
– Всем залечь!
А сам пошёл вперёд, навстречу пулям. Наши взводные говорят:
– Слышали, как жужжат пули?
А мы и не сообразили.
Как попалась боевая обойма, так и не выяснили.
К концу сборов кончилась еда. И нас стали распускать организованно. Но часть убежала – хотела попасть к поезду.
В девятом классе
После сборов начался обычный отдых: футбол, городки. В парке проводили дни и ночи. И играли, и дрались, ходили на вечера. Военных в городе стало меньше. Но госпиталь в 1-й школе действовал в полную силу.
Война с Японией почему-то не обсуждалась. А вот бомбардировка Хиросимы и Нагасаки вызвала разговоры о том, что мы отстаем по вооружению. Осуждали американцев, потому что мы уже разгромили Японию.
Послевоенное лето у меня получилось тяжёлое. Мама заболела и поехала в Москву. С козой пришлось расстаться. Дядя способствовал, чтобы маму оперировали, так что  9-й класс я начинал в Москве.
Русский у меня не шёл и в Пензе. А по остальным предметам я не чувствовал никакой разницы. В отличниках не ходил, но успешно справлялся со всеми предметами.
Мама оставалась под наблюдением ещё месяца три после операции.
9 класс я заканчивал в родной школе.
В июле Дом учителя устроил поездку в Тарханы. Было нас человек 30 – хор учителей, мы с Масловым и ещё три девчонки. Всем выдали  пайки.
Приехали к вечеру. Директор музея вынес на веранду керосиновую лампу. Мы читали стихи, пели песни. Деревенские жители, которых пригласил директор, слушали. Потом делились рассказами о Лермонтове, в селе их помнили многие.
На ночь в крайнюю комнату музея натаскали сена, там и спали. Был какой-то трепет, что вот – сплю в доме, где жил Лермонтов. Что-то снилось всю ночь, но что – не помню.
Утром пели в домовой церкви. Потом с местными ребятами сидели у пруда, купались. К вечеру поехали домой.
Три галстука
Мы стали уже подумывать, что делать дальше. Некоторые собирались в сельскохозяйственную школу, другие – в учительский институт или в индустриальный.
В ноябре в индустриальном институте открыли вечерние подготовительные курсы. Они были не столько для школьников, сколько для ребят, вернувшихся с войны.
У меня было желание поступить в гуманитарный институт, но у меня, как на грех, не шёл русский язык. Да и мама была после операции, она хотела, чтобы я остался в Пензе и поступал в индустриальный. И я пошёл на подготовительные курсы. Математика мне давалась легко.
Мать воспользовалась своими связями и перевела меня в вечернюю школу. Она боялась, что в школе я не сдам русский язык, а в вечерней требования были ниже. С апреля я учился в вечерней школе. Курсы пришлось бросить.
Выпускные экзамены я сдал успешно, даже по русскому языку.  Вручили аттестат зрелости.
К выпускному вечеру мама заказала мне костюм, его шил портной, он жил рядом с нами и часто пользовался нашей машинкой Зингер. Сосед увидел меня в синем костюме и говорит:
– У меня есть три галстука, можешь выбрать любой.
Я выбрал все три. Один галстук я надел на выпускной в своей школе, другой – на выпускной в вечерней, они проходили в разные дни.
В институт
После школы у меня опять были метания: я хотел поступить или на гуманитарный факультет, или в медицинский. Мама очень возражала против гуманитарного, настаивала, чтобы я готовился в индустриальный институт.
Мои метания продолжались недолго. Медицинский мог  быть только в Куйбышеве, там у меня тоже был дядя, но он побоялся брать на себя ответственность за меня.
В индустриальном были факультеты точной механики, механический, строительный, литейный. И впервые набирали курс на  электротехническую специальность.
Нас подобралась целая группа – Богданов, Маслов и я. Мы поступали  на электротехнический факультет. С нами поступало много фронтовиков. Образовался конкурс – около 200 человек, а требовалось всего 50. По тем временам это было очень много. Но если ты не проходил на электротехнический факультет, то мог пойти на любой другой. А на литейный желающих не хватало.
Но фронтовики проходили вне конкурса. И если получали удовлетворительные оценки, могли выбирать любой факультет. Большинство шли на электротехнический.
С 1 августа начинались экзамены.
На консультации по сочинению преподавательница несколько раз сказала, что нужно перечитать «Горе от ума». Мы смекнули. И я подготовил сочинение заранее. Мне его проверили, исправили ошибки.
Приходим на экзамен, на доске написано «Барская Москва». Так что я писал, не трудясь над содержанием, а следил, чтобы  не пропустить буквы, не наставить лишних запятых.
Я и Герман по сочинению получили по четверке, Маслов получил пять.
Второй экзамен был по физике. Её мы сдали на четверки. И пошли пересдавать к тому же преподавателю. Вовка пересдал на пять, а мы на четыре с плюсом. Бросились в приемную комиссию, чтобы узнать, играет он какую-то роль, нам сказали: нет. Герман обиделся:
– Передайте Орефьеву, что этот плюс мы дарим ему. Пусть возьмет себе.
Остальные экзамены мы сдали на пять, в итоге у нас с Германом было 23 балла, у Маслова – 24. И мы прошли по конкурсу на электротехнический.
Институт
Институт имел один корпус. У подъезда стояло два танка Т-34, за ними – две пушки. Рядом с институтом были два дома – родильный и частный деревянный.
Институт был организован при министерстве миномётной промышленности. Потом его преобразовали в министерство машиностроения и приборостроения. Командовал им Паршин, наш земляк. Он выбил корпус, что в военное время было совсем не просто, эвакуировал в Пензу институт из Одессы. И в 1943 году в Пензе начал работать свой  индустриальный институт.
Преподаватели были сильные. Многих за какие-то провинности выслали из Москвы и Ленинграда. Одной из кафедр заведовал Московский, кандидат наук из Ленинграда. Человек был талантливый, но в своих трудах критиковал правительство за слабое развитие слаботочной промышленности. Другой заведовал доктор технических наук Мильштейн.
Первые два курса у нас не было своего декана, занимались мы с факультетом точной механики.
Трудовая повинность, или битиё определяет сознание
В 8 часов начинались лекции, три пары, иногда дополнительные занятия, семинары. Практических работ было много. Но мы почувствовали свободу. В перерывах курили в коридорах с преподавателями, спорили.
Первую сессию сдали легко и стали погуливать. Вторую сдали с трудом, а в третью зацепили долги. И преподаватели  решили дать нам бой.
На экзамене преподаватель по сопромату Соколов подошел ко мне:
– Вы вместо того, чтобы сопромат учить, вижу, по вечерам шатались, весь блестите.
А мы втроём действительно были на новогоднем вечере и так в конфетти явились на экзамен.
– Убирайтесь все трое, придёте второй раз.
Нас вызвал декан и сказал:
– Я вас снимаю со стипендии. И прошу комитет комсомола принять к вам меры, а партком обратить внимание. Но я знаю, что вы без стипендии жить не сможете, и назначаю вам трудовую повинность. После занятий вы идёте к вашему куратору – а у нас был преподаватель теоретической механики по фамилии Толкач – занимаетесь с ним, если он захочет, а потом идёте работать по наряду.
Мы объявили, что уйдем в морфлот.
Декан сказал:
– В морфлот вас никто не возьмёт, потому что я добьюсь, чтобы вам не давали рекомендаций. На вас затрачены государственные деньги, и вы будете  работать инженерами.
Хотя некоторых студентов в морфлот отпускали.
В начале сессии было комсомольское собрание. Пришли преподаватели и заявили, что мы ещё не сдали графику. Богданов возразил, что графику мы сдали.
Вихрева, преподаватель, не поверила:
– Я ушла с кафедры в три часа, вы ещё не сдали.
И схватила телефон. Ей подтвердили, что мы в четыре сдали последние листы. Собрание стало снисходительнее. Нам объявили устный выговор  без занесения в учётную карточку.
Частный дом сзади института передали институту, его надо было оборудовать под магазин и бухгалтерию. Места в институте не хватало, он рос, занятия начались и вечером. Вот там мы и работали – делали электрику и всё, что скажут. В пять заканчивали и уходили домой.
Стипендию нам платили 430 рублей, а наряды иногда выписывали на 450. Из них 20 рублей мы прикарманивали, а остальные веером раскладывали перед родителями. Всё было в порядке.
Но весной Мария Степановна, мать Маслова, а матери наши если не дружили, то были в хороших отношениях, встретила Вихреву, они были немножко знакомы. И спрашивает:
– Как там наши ребята?
– Им стипендию не дают.
Расстроенная Мария Степановна пошла домой, и тут, как назло,  приходит Володька. Она его ухватом отходила, да не череном, а самим рогачом.
Меня мать тоже била, сначала валенком, потом ремнём и старалась попасть пряжкой.
Герку били тоже.
Вечером я пошёл к Володьке. Говорю:
– Тебе больше всех досталось. Ты почему у матери не отнял ухват?
А парень он был здоровый, сильный. Он говорит:
– Ведь она мать, она родила, она и убить может.
С нас потребовали рассказать, как мы думаем жить дальше.
Маслов обещал окончить институт с отличием и практически это выдержал. Мы с Геркой обещали получать только хорошие оценки. И тоже обещания сдержали.
Вот тут брат Германа, Игорь, он был секретарём горкома комсомола, фронтовик, комиссованный по ранению, всё время матери повторял:
– Ты посмотри, как битиё  определяет сознание.
Преподаватели
После этого мы стали относиться к учёбе очень серьёзно.
Заниматься приходилось много, но второй курс подходил к концу. Толкач занимался с нами теоретической механикой, но больше тройки нам не ставил. Потом мы отправлялись на стройку.
После теоретической механики теорию машин  и механизмов вёл наш директор Мясников. Вечером, когда сдавали экзамены, погас свет. Мясников спрашивает:
– Кто готов?
– Я, Иван Степанович.
– Ну, садись, Рассказов.
Когда я ответил на весь билет, Мясников говорит:
– Ну всё, ты замечательно отвечаешь. Я должен поставить тебе пять.
Свет  зажегся, Мясников открыл мою зачётку:
– Да у тебя тут по теоретической механике все тройки, только одна четвёрка. Как же так?
– Да я дополнительно…
– А, ты из тех самых студентов… Я помню вашу историю, но уж поставил пять, пусть будет пять.
На третьем курсе начались специальные предметы, в частности электротехника, электроника, организовалась кафедра. Мы занимались с удовольствием. Но преподаватели любили пошутить над студентами.
Был последний экзамен по электротехнике. Я почему-то на консультацию не пошёл, но вечером заглянул к Володе, он говорит:
– Хорошо, что ты не пошёл. Михаил Львович решал задачу два часа.
На всякой случай я эту задачу посмотрел.
На другой день прихожу на экзамен. А Михаил Львович Фиш был одессит, хорошо знал электротехнику и любил пошутить.
– Рассказов, давайте заключим с вами пари. Я вам не даю билет, даю задачу. Решите – твёрдая четвёрка, на пятёрку вы, конечно, не знаете, я и сам не знаю на пять. Ну,  а четвёрка с плюсом для вас хорошая оценка.
Группа с любопытством на нас смотрит. А у меня мелькнула мысль, что он подсунет задачу, которую решал вчера.
– Ладно, – говорю, – давайте.
– По рукам, купеческое слово. Садитесь рядом. Учтите, что я косой, и у меня прекрасное боковое зрение. Списать вам не удастся.
Я сажусь, через 10 минут говорю:
– Михаил Львович, всё, задача сошлась с ответом.
– Как? Вы и ответ знаете?
– Вы же её решали вчера.
– Но вас не было, я вас хотел проучить. Так не пойдёт, это нечестно.
– А вы говорили – купеческое слово.
И в группе загудели:
– Михаил Львович, вы обещали.
Как-то играем на площадке перед институтом в волейбол. Вдруг подходит молодой человек, в очках:
– Я встану с вами?
Встал, а Прозоров кричит:
– Что ты, очкарик несчастный, пропустил мяч!
Но потом мы обратили внимание, что он играет лучше всех – и подаёт, и забивает.
И вот приходим на кафедру – очкарик там. Это был Шляндин. Защитившись в авиационном институте, он приехал в Пензу, заняв сразу пост помощника начальника кафедры.
Ребята стали дразнить Прозорова:
– Смотри, Вадим, он тебе отомстит.
Но никакого мщения не было, наоборот, Шляндин возглавил нашу волейбольную команду, и она занимала клас-сные места в соревнованиях.
Практика
К производству нас приучали с первых курсов на пензенских заводах. С третьего курса стали на практику выезжать. Шляндин и Фильштейн старались выбрать лучшие заводы и лучшие города страны, чтобы показать нам.
Мы были в Москве на заводе приборов и в институте мер и измерительных приборов. У нас проходила практика на Краснодарском ЗИЛе, на Киевском заводе измерительных приборов, ленинградских приборных заводах.
Когда назначалась практика, собиралась группа, особенно те, кто жил только на стипендию. Приходили на Пензу I, там был бригадир Юрий Константинович Плавский. Он организовывал нам работу по разгрузке вагонов. Мы получали довольно приличные деньги и прикапливали их на практику.  
В Москве мы занимали очередь в кассу Большого театра. Брали  билеты, конечно, на галёрку по три рубля. Оттуда видно весь зал. И в антракте занимали места в партере. Иногда нас, конечно, выгоняли, а иногда нет. Я слушал в Большом «Евгения Онегина», «Пиковую даму», «Князя Игоря», «Ивана Сусанина», «Бориса Годунова».
Наши мамы нам на поездку тоже давали деньги. И говорили: это вам на театры и музеи. И мы ходили ещё в театр Моссовета. Там я смотрел свой любимый спектакль – «Таню» Арбузова с Бабановой в главной роли. Но мне кажется, что в Пензе Лозицкая играла лучше.
После второго курса все факультеты выезжали на две недели на военные сборы в лагеря под Саратов. Ходили в форме. После четвертого курса мы были около двух месяцев в деревне Крупки в Белоруссии.
Офицеры называли солдат на вы, ни оскорблений, ни ругани.
В части делали разборку и чистку пушек. Потом были стрельбы. Самолёт тащит «колбасу», в неё нужно попасть. Приехал командир. Ему сказали, что это отличный расчёт.
– Поразите цель – всем отпуск!
Солдаты нас оттеснили, стали стрелять сами, нам-то отпуск ни к чему. Цель они поразили. Всему расчёту объявили отпуск.
Диплом
Последняя практика была в Московском институте мер и измерительных приборов. Потом приступили к диплому, на него давали полгода. В институте была специальная комната – дипломка, святое место. Если город вдруг  отключал свет, немедленно запускался дизель.
Руководитель моего диплома был доктор технических наук Мильштейн, но практически всё делал Шляндин. Я к нему часто приходил в гости.
У нас с преподавателями сложились душевные неформальные отношения.
В мае 1951 г. у меня умерла мама. И заведующий кафедрой Шляндин, его заместитель Преображенский, Стрижевский пришли на похороны.
В это время началась сессия. Я часть предметов не сдал.
Декан мне сказал, что он договорился, чтобы меня не снимали со стипендии, и что в любой час дня и ночи я могу прийти и на консультацию, и сдавать экзамены.
Защита. 8 июня. Пионы.
20 минут, чтобы изложить тему. На стенах 12 чертежей на целый ватманский лист. Все от руки. Я в белой рубашке, в галстуке. Комиссия. И почти вся группа. Дрожь в коленках. Шляндин сказал:
– Не волнуйтесь.
Распределяли нас в Москву в. космический институт, но без предоставления жилья или общежития. Шляндин предложил и мне ехать в Москву, но я отказался. Получил распределение на завод САМ. Пришлось пройти проверку в КГБ, потому что там были секретные изделия по ПРО, которые вёл Серго Берия, сын Лаврения Павловича.
Отмечали диплом в «Волге». В 1952 г. «Нева» считалась слишком низкой для студентов.
В конце июня электротехнический факультет устроил праздничный вечер в институте. Танцы, выпивка, закуска. Приглашались и девушки с точной механики.
И я стал ждать 15 августа, чтобы явиться на работу на завод САМ. 

Прочитано 2305 раз

Поиск по сайту