Справка: Ольга Великанова – русский историк. Окончила Ленинградский государственный университет. Кандидат исторических наук. Профессор Северотехасского университета. Один из крупнейших специалистов в области истории советского массового сознания 1920-1930-х годов. Автор книг «Сотворение кумира: Использование образа Ленина» (1996), «Образ Ленина в массовом восприятии советских людей по архивным материалам» (2001), «Миф осаждённой крепости: Массовые восприятия советских людей в 1920-1930-х годах» (2003), «Разочарованные мечтатели: Советское общество 1920-х годов» (2013; русское издание – 2017), «Конституция 1936 года и массовая политическая культура сталинизма» (2018; русское издание – 2021).
Военная тревога 1927 г. занимает особое место в истории нашей страны. Именно с неё началась цепочка событий, приведших к отказу в 1928-1929 годах от рыночной экономики, сворачиванию новой экономической политики и утверждению той административно-командной системы, которая с некоторыми изменениями просуществует вплоть до падения коммунистического режима в 1991 г.
Советское коммунистическое руководство во главе с Иосифом Сталиным и Николаем Бухариным с их совершенно превратными представлениями о международных отношениях и внешнеполитических угрозах на ровном месте организовало массовую истерику по поводу будто бы близящейся иностранной интервенции. Её итогом стали резко усилившийся кризис на продовольственном рынке и всё более глубокое осознание правящими кругами, что подавляющее большинство населения страны враждебно настроено по отношению к правящему режиму, охвачено пораженческими настроениями.
Положение в стране
Хотя в конце 1926 – начале 1927 г. советская экономика постепенно приближалась к довоенным показателям, а уровень жизни постепенно повышался, темпы роста производства заметно снизились. В промышленности вообще начался новый спад. Даже к концу 1927 г. подушевое производство промышленной продукции было на 17-20% ниже довоенного показателя. В 1928 г., согласно подсчётам разных учёных, среднедушевой доход составлял от 93 до 119% от довоенного показателя. В 1927 г. начинается падение покупательной способности населения. Уже весною возникает дефицит продовольствия.
Только в 1926 г. – впервые после революции – крестьяне перестали жить на грани голодания. Уровень налогового гнёта в деревне в 1927 г. превысил довоенные показатели. Особое раздражение крестьянства вызывал огромный разрыв в доходах с рабочими. В 1927 г. средний доход крестьянина-бедняка составлял всего 35% доходов городского рабочего. Социальное страхование распространялось лишь на городских рабочих. В деревне один врач приходился на 17 тыс. человек.
На селе росли антирабочие настроения. Крестьянство охватывает движение за создание Крестьянского союза, призванного отстаивать интересы земледельцев.
В 1927 г. потребление рабочих находилось на уровне 1890-х годов. Среди них были широко распространены малокровие, туберкулёз, нервные и глазные заболевания. Ежемесячно в СССР регистрировалось до 70 забастовок. В январе 1927 г. бастовали 23 крупных металлургических завода. В отдельных случаях забастовками руководили коммунисты и комсомольцы.
По разным оценкам, уровень безработицы в городе равнялся 14-23% (1,3-3 млн человек). Далеко не все безработные получали пособие, да и оно не превышало 25% зарплаты. Массовое недовольство безработных выливалось в шествия, уличные беспорядки и даже нападения на биржи труда. В ряде городов были отмечены попытки создания комитетов безработных. Процветали воровство, проституция.
У биржи труда в Ленинграде. 1927 г.
На этом фоне в мае 1927 г. объединённая левая внутрипартийная оппозиция во главе с Львом Троцким, Львом Каменевым и Григорием Зиновьевым начинает своё новое (и, как оказалось, последнее) наступление на власть, выступив с «Заявлением 83-х», в котором обвиняет сталинско-бухаринское руководство в неспособности управлять страной.
Внешнеполитические представления советского руководства
Исследования историков давно уже доказали, что никакой реальной угрозы иностранной интервенции против СССР в 1920 – начале 1930-х годов не существовало. В глаза учёным бросается несоответствие между подлинной международной обстановкой и чрезмерной реакцией на неё советского руководства. Раньше это противоречие объяснялось сознательными циничными расчётами советских правителей, и прежде всего И. Сталина, использовать «военный психоз» в своих политических интересах.
Однако современная историография всё больше отходит от таких представлений, признавая, что тогдашние советские вожди в силу господствовавших в их сознании страхов и идеологических шаблонов, отсутствия адекватных представлений о мире совершенно искренне верили в военную угрозу.
За военной тревогой 1927 г. стоял не холодный расчёт, а страх. Осведомлённость об остром недовольстве в обществе коммунистическим режимом делала советских вождей сверхчувствительными к идее угрозы из-за рубежа.
Они понимали, что в случае войны могут столкнуться с необходимостью борьбы на два фронта: против иностранных интервентов и против внутреннего восстания. Как скажет Иосиф Сталин в своём выступлении 9 июля 1928 г. на пленуме ЦК, «можно ли в случае войны вести борьбу и с поляками на фронте и одновременно драться с мужиком в тылу? Конечно, нет».
Внешнеполитические взгляды И. Сталина полностью разделял и его соправитель Николай Бухарин, который не только возглавлял «Правду», но и был неформальным руководителем Коммунистического интернационала.
Политика Коминтерна прямо противоречила национальным интересам России. Это была чрезвычайно воинственная организация, пристально выискивавшая малейшие признаки неустойчивости за рубежом, а зачастую и сама занимавшаяся подрывной деятельностью.
В 1928-1929 годах подобные взгляды окажут дурную услугу Н. Бухарину и другим вождям «правого уклона», сделав их идейно безоружными против внешнеполитических доводов И. Сталина и его окружения, взявших курс на сворачивание нэпа.
Ещё одним органом, убеждавшим советское руководство в подлинности военной угрозы, было ОГПУ во главе с Вячеславом Менжинским. Оно видело её буквально везде.
Отражая кошмары советского руководства, доклады ОГПУ и публикации Коминтерна в 1926-1927 годах развивали идею о формировании мифического империалистического антисоветского блока и об опасности нападения на СССР со стороны Польши и Румынии при вероятной поддержке Англии и Франции.
Единственным представителем высшего руководства, отстаивавшим национальные интересы и решительно отметавшим миф о военной угрозе, был нарком иностранных дел Георгий Чичерин (1918-1930). Он многое сделал для нормализации отношений Москвы с развитым миром.
3 июня 1927 г. Г. Чичерин писал премьер-министру Алексею Рыкову: «Компартия относится самым легкомысленным образом к СССР, как будто бы он ей не нужен. Теперь, когда ради существования СССР надо укреплять отношения прежде всего в Берлине, ИККИ не находит ничего лучшего, как срывать нашу работу выпадами против Германии, портящими всё окончательно».
Выступая на совместном заседании Политбюро и СНК 19 июня, Г. Чичерин заявил, критикуя советскую политику обострения международной напряжённости: «СССР угрожает не столько война, сколько экономическая блокада».
На июльско-августовском (1927 г.) пленуме ЦК нарком вновь доказывал, что ни Франция, ни Англия, ни Германия, ни Польша, ни Литва, ни Финляндия не собираются начинать войну против СССР. Но сталинско-бухаринское руководство не обращало никакого внимания на увещевания опытного дипломата.
Как ни странно, но довольно трезвую позицию по вопросу о военной угрозе занимало военное ведомство во главе с Климентом Ворошиловым. Хотя военные были заинтересованы в увеличении военного бюджета, К. Ворошилов неожиданно мало говорил о возможности нападения.
Советская военная разведка в 1926-1927 годах не обнаруживала никаких признаков подготовки нападения и напрочь отметала возможность интервенции. Штаб РККА во главе с Михаилом Тухачевским тоже не видел возможности войны в кратко- и среднесрочной перспективе.
Внешнеполитические провалы
Первыми аккордами военной тревоги стали панические речи Н. Бухарина, А. Рыкова и К. Ворошилова на московской партийной конференции 13 января 1927 г., в которых они говорили о возможности начала войны весной или летом.
По-видимому, на них так повлиял переворот в Литве 17 декабря 1926 г., приход к власти диктатора Антанаса Сметоны и репрессии против местных коммунистов. Возможно, в воспалённом сознании русских коммунистов тогда замаячила угроза польско-литовского антисоветского блока на фоне установления в мае 1926 г. диктатуры Юзеф Пилсудского в Польше.
Н. Бухарин связал внешнюю угрозу с внутренней неустойчивостью. Он заявил, что сотрудничающие с Англией русские эмигранты-монархисты поддерживают антиправительственные движения среди казаков и грузин.
Как докладывал в Лондон в январе 1927 г. один английский дипломат, «с каждым днём всё яснее, что нынешняя паника, которая слышна в каждом высказывании общественных деятелей и читается в строках каждой газетной передовицы, в основе своей не поддельная, а действительно отражает чувства коммунистической партии и советского правительства, а также, что это состояние нервозности с успехом передаётся народу».
В тот же день И. Сталин поручил ОГПУ «принять меры борьбы со взрывами, пожарами и т. п., организуемыми злоумышленниками на хозяйственных предприятиях». В апреле ОГПУ получило право рассматривать дела по диверсиям, пожарам и взрывам в промышленности во внесудебном порядке и применять смертную казнь. Усиливался контроль тайной полиции за экономикой, ужесточались цензура, надзор, перлюстрация корреспонденции, режим секретности.
Апрель 1927 г. был ознаменован полным провалом политики правительства И. Сталина – Н. Бухарина в Китае, ещё недавно являвшейся предметом гордости советских властей. Устроенная националистами 12 апреля резня коммунистов в Шанхае привела к разрыву между этими двумя силами, к разгрому, глубокой деморализации и потере влияния китайскими левыми силами и утверждению диктатуры Цзян Цзэши. Рухнула сама основа казавшегося столь прочным влияния России в Китае.
Май прошёл под знаком разрыва советско-английских торговых и дипломатических отношений. Подрывная и пропагандистская работа Кремля, взявшегося финансировать забастовочное движение на острове, переполнила чашу терпения английского консервативного правительства Стэнли Болдуина (1924-1929).
В поисках повода для разрыва отношений лондонская полиция 12 мая совершила налёт на здание советского коммерческого общества АРКОС и советского торгового представительства. Хотя компрометирующих документов найдено не было, 27 мая С. Болдуин всё равно разорвал отношения с СССР.
Это стало тяжёлым ударом по русской экономике. Рушились все усилия по налаживанию взаимовыгодного экономического сотрудничества. СССР терял доступ к таким английским товарам, как оборудование, резина, хлопок, шерсть. Прекращался приток иностранной валюты от советского экспорта в Англию. Возрастала стоимость иностранных кредитов для советских торговых организаций. Позднее это отзовётся срывом экономических переговоров с Францией и ростом напряжённости в отношениях с Германией.
Военная истерика
Кремль немедленно представил произошедшее как свидетельство близящегося нападения на Советский Союз.
Ещё 13 мая было принято постановление Политбюро о развёртывании широчайшей антианглийской кампании. 1 июня ЦК призвал народ быть в любой момент готовым к защите страны с оружием в руках.
Советское руководство стремилось с помощью военной тревоги мобилизовать народные массы, обеспечить национальное единство и заодно отвлечь внимание от экономических трудностей. В области внешней политики ставилась задача создать впечатление единства Страны Советов и подчеркнуть прочность положения коммунистического режима. Заодно предполагалось воодушевить иностранных рабочих на кампанию солидарности с СССР и тем самым устрашить буржуазные правительства.
Советские газеты были переполнены воинственными вызывающими материалами, рисовавшими читателю искажённую, полную преувеличений картину. Пышно расцвели ксенофобия, антизападничество, рассказы об ужасах капитализма и полной враждебности внешнего мира.
Отряды пропагандистов по всей стране читали лекции о международном положении. Собирались средства на строительство самолётов и танков. В настоящий жупел превратилось имя английского министра иностранных дел Остина Чемберлена. Именно его имя дало название всей кампании – «Наш ответ Чемберлену». Чучело английского министра с моноклем стало неизменным атрибутом всех советских демонстраций.
10 июля началась «Неделя обороны», проводимая Обществом содействия обороне, авиационному и химическому строительству (Осоавиахим) при поддержке местных партийных и комсомольских организаций. Её целью была милитаризация общества посредством учений гражданской обороны, пропаганды и сбора пожертвований. В школах ввели курсы военной подготовки. Расширялась сеть тиров. Граждане массово записывались в Осоавиахим, хотя членство в нём оставалось по большей части «бумажным».
Террористические акты и политические убийства
В начале июня 1927 г. по стране прокатилась волна террористических нападений и политических убийств.
3 июня боевиками Русского общевоинского союза, которым руководил Петр Врангель, была брошена бомба в партийный клуб в Ленинграде.
6 июня его боевики швырнули бомбу в бюро пропусков ОГПУ на Лубянке в Москве.
7 июня под Минском был убит заместитель полномочного представителя ОГПУ по Белорусскому военному округу Юозас Опанский.
В тот же день 19-летний сторонник белого движения Борис Коверда убил в Варшаве советского посла Петра Войкова. Б. Коверда мстил П. Войкову за его причастность к казни Николая II и его семьи в 1918 г. в Екатеринбурге. Разумеется, советская печать об этой причине умалчивала.
Похороны Петра Войкова. Москва, 1927г. Впереди у изножья гроба-заместитель наркома иностранных дел Максим Литвинов.
Террористические нападения и политические убийства вызвали ответную волну репрессий Советской власти против мнимых и подлинных врагов режима.
Волна репрессий
Приказ начать репрессии исходил непосредственно от И. Сталина.
8 июня он отправил телеграмму из Сочи секретарю ЦК Вячеславу Молотову, где предлагал объявить всех монархистов, находящихся в тюрьмах, заложниками и расстрелять 5-10 человек. Он также призывал приступить к массовым арестам монархистов и белогвардейцев.
В тот же день Политбюро приняло постановление о начале массовой операции против бывших белогвардейцев. ОГПУ предоставлялось право вынесения внесудебных приговоров в отношении белогвардейцев вплоть до расстрела.
В тот же день были казнены 20 находившихся в заключении представителей аристократии.
9 июня в газетах появилось обращение правительства «К трудящимся Советского Союза и всего мира!». В нём Англия обвинялась в лихорадочной подготовке к войне и организации многочисленных террористических нападений и диверсий на территории СССР. Правительство возлагало на ОГПУ задачу очищения страны от врагов, шпионов, поджигателей, убийц, монархистов и белогвардейских преступников.
Расправа над 20 заложниками потрясла весь мир, включая таких союзников России, как английские лейбористы. Правительству пришлось оправдываться перед международным общественным мнением.
Тем не менее массовая операция продолжалась. И. Сталин расширил круг её жертв, включив в него, помимо «вредителей», монархистов и белогвардейцев, ещё и «шпионов». Если в 1926 г. число обвиняемых в шпионаже равнялось 3670, то в 1927 г. оно выросло до 5985 человек.
Реагируя на критику из-за рубежа и пытаясь придать видимость законности расправам, правительство в сентябре-октябре 1927 г. организует 3 показательных процесса над «английскими шпионами» (два в Ленинграде и один в Москве). Они подробно освещались в прессе, усиливая антианглийскую истерию.
Круг репрессированных не ограничился этими категориями. Жертвами массовой операции 1927 г. стали и казаки, и представители старой интеллигенции, и духовенство, и петлюровцы, и крестьяне. На долю последних пришлось 90% репрессированных. Их подозревали в пораженчестве и видели в них потенциальную, как это назовут впоследствии, «пятую колонну» в случае войны.
Точных данных о количестве арестованных и казнённых именно в ходе летней операции 1927 г. нет. По некоторым подсчётам, речь идёт по меньшей мере о 10-20 тыс. арестов. Но есть данные об общем размахе репрессий в 1927 г. В тот год были казнены 2399 человек. Для сравнения, в 1925 г. были казнены 748 человек, в 1926 г. – 990 человек, а в 1928 г. – 869 человек.
Итогом такой активности ОГПУ стал «тюремный кризис». Тюрьмы были переполнены, суды перегружены. Поэтому 30 июня Политбюро решило свернуть массовую операцию, распорядившись сосредоточиться на уже арестованных.
Массовая операция 1927 г. во многом предвосхитила террор 1930-х годов с его политической мобилизацией, внесудебными приговорами, широким спектром целей, перевыполнением распоряжений центра в провинции. Кампания показала, насколько глубоко укоренился в сознании коммунистических вождей страх перед обществом и насколько серьёзно он влиял на их политику.
Военная тревога 1927 г. привела и к резкому усилению надзора ОГПУ, прежде всего за деревней. Значительно увеличилось число осведомителей. Началась каталогизация «антисоветских элементов».
Массовая операция вселила страх в широкие слои населения. Но были и те, кто приветствовал репрессии: «Прежде чем идти воевать на фронт, вначале нужно будет перерезать чуждый элемент, а то он перережет наше семейство в наше отсутствие»; «Расстрелять постепенно всех учтённых внутри страны явных врагов, дабы в дальнейшем обеспечить тыл». Переселенцы-бедняки в Северо-Кавказском крае требовали усилить репрессии против казаков.
Реакция населения
Мобилизационная кампания 1927 г. привела совсем не к тем результатам, что ожидало правительство. ОГПУ и другие органы, ответственные за сбор информации об общественных настроениях, сообщали, что всю страну, все слои населения охватило пораженчество. Исключение составляли лишь такие наиболее преданные режиму категории, как рабочие и молодёжь.
Для честолюбивой и романтичной молодёжи Красная армия с её возможностями продвижения была чрезвычайно привлекательной альтернативой бедности и дискриминации на рынке труда. Служба в армии предлагала юношам из глухих деревень и маленьких городков кусок хлеба, образование и приключения. Армия была средством успешной социализации и социальным лифтом.
Но и среди этих слоёв было немало носителей пораженческих настроений. «Защищать я, как и многие другие, не буду. Нет больше дураков. Довольно, позащищали и хватит. А что за это получили? Ничего. Много хуже, чем при царском режиме стал жить рабочий», – говорили в рабочей среде.
Один старый железнодорожник писал в анонимном письме в газету: «Мы, рабочие, включая рядовых коммунистов, воевать не хотим, а потому наше правительство, которое во время империалистической войны бросило нам, рабочим, лозунг «долой войну», обязано обеспечить мирную жизнь. Нам этот мир обещали на красных знамёнах, и мы шли за этот мир тяжёлой борьбой, и мы будем стоять за мир и за Советскую власть. Но если наша власть не сумеет обеспечить нам мир, который обещала, клянусь, чем хотите, товарищи, что Советской власти у нас не будет потому, что не только крестьянин, но даже 90% ленинского призыва воевать не пойдут потому, что войны нам надоели. Наше правительство, не зная броду, а лезет в воду, начинает, как старое правительство, не спрашивать воли народа, действует самостоятельно. Пусть отвечает за свои действия. Правительству никто не давал права в азартной игре бросать народ в жертву войне. Поверьте мне, что это не мои одного слова. Так мыслят много партийных, но только не высказываются вслух».
Многие считали, что с возвращением капиталистов и частной собственности положение рабочих улучшится, и выражали готовность работать на англичан или немцев. Рабочие видели в них цивилизованных управленцев, которые модернизируют производство и станут больше платить.
Но главным носителем пораженческих настроений было крестьянство. Как отмечал редактор «Крестьянской газеты», ни в одном из тысяч писем от крестьян не выражалось желание сражаться за СССР.
Послереволюционное пораженчество объяснялось, во-первых, крайним физическим и психологическим истощением народа после десятилетия войн, революции и голода.
Во-вторых, крестьяне не понимали, с кем надо воевать. Тем более что коммунисты всячески избегали обращаться к национальным чувствам, а крестьянство видело главную угрозу для себя не в далёких и отвлечённых чужеземцах, а в местных властях.
В июне 1927 г. в Тамбовский губком пришло анонимное письмо: «Да здравствует английское правительство!.. Как только Англия на первую ступень, мы здесь – на другую, в тыл мерзавцам… Да здравствует английская победа! Да здравствует английская военная техника! Англия хочет освободить великий русский народ от этих присосавшихся к власти бандитов и грабителей… Поможем же освободительнице Англии уничтожить московское осиное гнездо! Только с помощью великой Англии будем мы действительно свободны, а не рабы каких-то ленинских разбойников!»
В-третьих, крестьянство не понимало, что оно должно защищать. Как говорила одна крестьянка, «если за 10 лет ничего не вышло, то не выйдет никогда. Народ не имеет свободы ни в хозяйстве, ни в торговле, ни в религии, ни в чём. Вот какова свобода. Немного будет охотников защищать своей жизнью такую свободу». Не беспокоилось крестьянство и по поводу возвращения помещиков, считая такую перспективу нереалистичной.
Одной из главных тем народного ожидания войны стала возможность отомстить коммунистам. «В Китае расстреливают коммунистов, надо браться за них и у нас»; «Нашу страну скоро втянут в войну, а мы тогда будем вешать коммунистов», – говорили крестьяне.
Если в 1926 г. в деревне было совершено 711 нападений на партийных и советских работников и активистов, то за первые 8 месяцев 1927 г. – 914. Среди крестьянства ходили упорные слухи о грядущей «варфоломеевской ночи», когда будут резать коммунистов.
Проявлением роста напряжённости в отношениях между властями и населением стало падение числа вступающих в ВКП(б) и резкое увеличение оттока из неё. Если в 1-й половине 1925 г. в партию вступили 190 тыс. человек, а в 1-м полугодии 1926 г. – 95 тыс., то в 1-й половине 1927 г. – только 54 тыс. человек.
И это при том, что членство в партии давало немало преимуществ в материальном плане, при устройстве на работу и в карьерном продвижении. Сокращение приёма в партию было связано и с опасениями скорой войны, поскольку именно коммунистам придётся первыми идти на фронт, и с возросшими угрозами в их адрес со стороны рядовых граждан.
Резко ускорился и отток из партии. За 1-е полугодие 1927 г. её ряды покинули 46 тыс. членов, тогда как за весь 1926 г. – всего 21045 человек. На заводах треста «Югосталь», объединявшего металлургические заводы Юго-Восточной Украины и Таганрога, за лето 1927 г. вышли из партии 20% коммунистов. То же самое наблюдалось на Мотовилихинском заводе (Уральская область).
Приостановился рост численности комсомола и пионерской организации. Там тоже наблюдался массовый выход членов.
Военная тревога 1927 г. вместо того, чтобы сплотить народ перед возможной иностранной интервенцией, пробудила сохранившуюся в обществе социально-политическую рознь, обнажила враждебность к режиму значительной части населения.
Настроения в армии
Через письма родных подобные настроения перекидывались и в армию. Здесь также раздавались призывы перебить весь командный состав после начала войны. Здесь также падал приём в партию и комсомол. Известны и призывы обратить штыки в случае войны против собственного правительства.
В одной из дивизий, когда инструктор предложил поднять руки тем, кто недоволен Советской властью, так поступили все тридцать бойцов. Они жаловались на непосильные налоги и обман со стороны правительства.
«Мы очень сильно спорили с командиром, и он хотел нас арестовать, но мы сказали, что будем стрелять, но не сдадимся, и он замолчал», – рассказывал один из очевидцев.
Правящий режим имел все основания не доверять собственной преимущественно крестьянской армии. Неудивительно, что в годы коллективизации она практически не использовалась для подавления крестьянских бунтов. Для этого будут применены войска ОГПУ.
Массовое пораженчество в деревне и рост нелояльности в армии явились источником паники коммунистического руководства в 1927 г. Военная мобилизация в случае войны могла столкнуться с саботажем призыва в деревне.
Экономическое поведение
Военная тревога 1927 г. вызвала ажиотажный спрос на соль и другие товары первой необходимости. Рынок доступных товаров был просто опустошён.
Крестьяне в ожидании войны и повышения закупочных цен придерживали хлеб, что привело к кризису заготовок.
Дефицит продовольствия возник ещё весной 1927 г. Летом он обострился, а осенью охватил всю страну. В 1927-1928 годах цены на продовольствие взлетели на 40%, а зарплата в промышленности – всего на 10%.
Осенью 1927 г. во всех крупных городах выстроились огромные очереди за хлебом. Даже в Москве они достигали длины в 200-600 человек. Рабочие вставали в них в 1-2 часа дня и стояли по 5-6 часов.
Резко увеличились прогулы. В результате, например, падала добыча угля в Донбассе. Подавались заявления о предоставлении отпуска для поездки за хлебом в деревню. Во многих провинциальных городах запасы товаров упали до минимума. Началось стихийное введение карточек на ряд промышленных товаров.
Сократился экспорт хлеба, что вело к нехватке иностранной валюты и ограничению импорта и ставило под угрозу работу промышленности. В стране усиливалось разочарование правящим режимом. Активизировалось движение безработных. Бастовали крупные заводы в Москве и Ленинграде. В этих условиях росла популярность среди рабочих левой оппозиции, которая попыталась 7 ноября, в 10-ю годовщину Октябрьской революции, сформировать собственные колонны на демонстрациях в Москве и Ленинграде, на что власти ответили решением о её полном уничтожении.
И. Сталин расценил экономический эффект, произведённый его собственной политикой, как кулацкий саботаж. 6 января 1928 г., вместо решения о повышении закупочных цен на хлеб, ЦК принимает директиву о переходе к чрезвычайным хлебозаготовкам (реквизициям). Военная тревога 1927 г. плавно переходила в сворачивание новой экономической политики.
Михаил Зелёв, кандидат исторических наук
