Самое читаемое в номере

От Брежнева до Путина

A A A

В связи с 25-летием ГКЧП «Улица Московская» публикует выдержки из выступления журналиста «Новой газеты» Андрея Колесникова перед слушателями пост-интеллектуального форума им. Франца Кафки и Джорджа Оруэлла, который прошёл с 19 по 21 августа на Балтийской косе.


Хомосоветикус выжил
Когда всё только развалилось и в здании ЦК КПСС уже сидело правительство реформ, мне позвонили друзья. Они тоже сидели в этом здании, будущей Администрации президента России. Правда, никакого отношения к реформам они не имели – их фирма просто торговала сахаром и одновременно предоставляла юридические услуги.
Они мне звонят: «Приходи, у нас в соседней комнате сидит бывший секретарь ЦК КПСС Борис Николаевич Пономарёв».
Я говорю: «А как он там сидит, если уже идёт реформа, а вы там сахаром торгуете?» – «А его стесняются не пускать. Он каждый день ходит на работу».
Я приехал, постучался – действительно, сидит. Сухонький старичок, завален книгами про империализм и его гибель. И что-то пишет.
Я говорю: «А можно у Вас интервью взять?» – «Да» – «Мне хочется знать Ваше мнение по текущей ситуации» – «По текущей я не хочу говорить. Я могу Вам только про гражданскую войну рассказать».
Так разваливалась империя: в будущей Администрации президента сидит секретарь ЦК, в соседнем кабинете кто-то торгует сахаром, а в третьем не спят ночей, отпускают цены, что-то приватизируют и ломают весь уклад.

kolesnikov


Эта неоднозначность и полифоничность транслировалась в наше время. Прошло 25 лет, но как будто мало что изменилось.
Когда 25 декабря 1991 г. спустили советский флаг, развал империи не закончился, а только начался. И те трагические события, которые происходят сегодня по периметру бывшего СССР, это всё продолжение развала, ведь империи быстро не разваливаются. Ни британская, ни Гогенцоллернов, ни Габсбургов.
СССР впитан в кровь, привычки и суждения. Он разлит в воздухе и культуре, в том числе политической. И четверти века мало, чтобы вывести Советский Союз из кровеносной системы. Это не алкоголь, который выводится быстрее. Мы имеем противоречивую ситуацию, когда хомосоветикус, оказавшийся долгожителем и мало изменившийся в чём-либо, существует в постсоветских обстоятельствах.
Наиболее типичным в этих обстоятельствах становится само первое лицо данного политического режима – Владимир Владимирович Путин. Пожалуй, он несёт в себе все противоречия человека советского и постсоветского, со всеми его предубеждениями. Поэтому когда мы исследуем политику, то постоянно пытаемся копаться в его мозгах и эмоциях. Потому что режим персоналистский. Не изучая эмоции и политическую внутреннюю культуру одного человека, мы ничего не можем понять про этот режим. А он, хомосоветикус, в постсоветских обстоятельствах тоже адаптируется, и ему, я думаю, непросто. Как и всем нам.


Моральный кодекс строителя путинизма
Мы часто говорим, что нынешний политический режим – это не эволюция, а инволюция. То есть возвращение к совку.
Но мне кажется, что это совсем не так. Не надо забывать про эффект колеи, которая на самом деле более длинная, чем советская власть. Наша колея уходит в имперскую историю, и даже советская власть много чего унаследовала от Российской империи.
Это одна колея, одно и то же колесо, на которое наматывается вся грязь истории. Поэтому мы на самом деле, не возвращаясь в Советский Союз, несём в себе что-то советское.
Есть разные теории, объясняющие наше бесконечное отставание и возвращение к совковости. И есть факты, говорящие о некотором сходстве нынешнего режима с советским.
Например, брежневская власть на её изводе легитимизировала себя за счёт памяти о войне – Малая Земля изучалась школьниками, я писал выпускное сочинение по Малой Земле.
Нынешний режим тоже легитимизирует себя за счёт памяти о войне. Он приватизирует или национализирует её, ставит монополию на официальные знания о ней. И между прочим это эффективно работает.
У нас нет писаного морального кодекса строителя путинизма, но все знают, что нужно уважать память о войне, желательно в её официальном изводе, который не предполагает критического научного подхода к фактам истории и задавания вопросов. Идёт упрощение истории. И одновременное её укрощение, приспособление к задачам управления государством.
В результате вся наша внутренняя и внешняя политика оказывается исторической. Это было очень хорошо видно в ходе присоединения Крыма. Потому что это, вообще говоря, присоединение собственной истории к конкретным политическим действиям.
Никто этой истории не помнит и не знает. Но всем официально разъяснили, что Хрущёв неправильно отдал Крым каким-то украинцам (как будто мы с ними не жили в едином государстве). И что это было неправильно, а сейчас восстановлена историческая справедливость.
Именно благодаря этому произошло обретение как бы национальной идеи, обретение народом единства. И социология показывает, что это действительно так. Таков результат монополии на историю и грубого применения исторической политики.
У нас даже исторические события вокруг олимпиад отчасти похожи: Брежнев сначала ввёл войска в Афганистан, а потом состоялась Олимпиада. У Путина чуть иначе: сначала состоялась Олимпиада, а потом – ввод вежливых людей в Крым.
С тех пор страна находится в состоянии войны. Ведь чтобы подпитывать тот уровень поддержки, который нужен режиму, всё время нужны «войны любого свойства».
Когда Сирия закончилась первый раз, Аллах послал нам войну с Турцией – торговую, информационную, кадровую и т. д. Закончилась война с Турцией – появилась война с антидопинговыми структурами. Эта война переплавилась в войну со всеми олимпийскими структурами.
И мы сейчас на Олимпиаде в Рио-де-Жанейро как на войне. А наши спортсмены – солдаты. И для советского режима, и для нынешнего путинского извода спорт всегда был способом боевых действий с Западом. Таким он сейчас и остаётся.
Поэтому какая-то новая война обязательно будет – на этом нужно дотянуть хотя бы до 2018 г. Это очень страшный момент, потому что других патронов, кроме Донбасса или обострения в Крыму, у нас пока нет.
Есть опция референдума в Южной Осетии о присоединении к РФ: сейчас его перенесли на 2018 г. Представляете, что будет, если вдруг этот патрон понадобится для дополнительной консолидации людей?


Зато мы делаем ракеты
Ещё один элемент сходства – способность на очередном витке истории самоизолироваться от мира. У нас пока ещё остаётся право на свободный въезд-выезд, но все мы видим, что одним из стержней политики нынешнего режима является именно самоизоляция, антиамериканизм и агрессивное отношение к Западу. Всё это сближает данный режим с советским.
Даже этап, который при советском режиме назывался разрядкой, а при нынешнем – перезагрузкой, тоже вернулся в период заморозки отношений. Всё как-то опять развалилось.
В психологическом смысле два режима сближает понятие «зато» (зато мы делаем ракеты). Как сказал Путин на предложение Кудрина, что хорошо бы отношения с Западом улучшить и ослабить прессинг на мозги людей, «зато у нас тысячелетняя история».
Это ощущение «зато» присутствует как в советской истории, так и в России – такая смесь комплекса неполноценности и одновременно синдрома превосходства. С одной стороны, мы всё время завидуем (комплекс неполноценности), а с другой стороны – всё равно считаем себя самыми лучшими на свете (синдром превосходства).
Со времён СССР никто к нам по-прежнему не едет. А тех, кто хочет приехать, мы сами активно гоним и не хотим видеть на своих улицах.
По-видимому, отставание и рождает эту самую зависть. Мы всегда отставали. Экономисты говорят, что мы всегда лет на тридцать отстаём от США по производительности труда.
И если разбираться в психофизике Путина как единственного института в персоналистской системе, то одной из движущих сил этого института является зависть к развитому Западу. И формула «зато» тоже возникает из зависти, что порождает ненависть одной социальной группы к другой, одного народа к другому. Всё это порождает атмосферу ненависти, внутри которой становится возможным, например, убийство Немцова.


Общество в отключке
Ещё одна неизбывная черта дореволюционной, советской и постсоветской России – боязнь реформ.
Все реформы у нас сверху – их начинает власть, а оппозиция может только подхватить. Но каждый раз их не доводят до конца, они утопают в компромиссах, оказываются паллиативными. Каждый раз что-то недоделывают, получается что-то другое, и всё это в результате проваливается.
Мы это видим всегда. Пытались начинать реформы русские цари, учреждали негласные и секретные комитеты, начинали крестьянскую реформу, затягивали её на годы и топили в компромиссах.
Косыгинская реформа захлебнулась очень быстро, не дав результата.
Горбачёвская реформа трансформировалась в либеральные реформы, которые, конечно, тряхнули страну и поменяли базовый уклад, но тоже утонули в недоделанности, компромиссах и этой неизбывной имперской составляющей нашего развития или недоразвития.
Даже мотивация голосования на выборах при советской и нынешней власти стала похожа. Никто не верит, что можно повлиять на что-то с помощью выборов. Тем не менее люди, как и при советской власти, ходят на выборы, потому что это ритуал законопослушности. Потому что так надо. Потому что это праздник, способ выгулять шубу своей жены.
Пусть сейчас шубу выгулять тяжело, потому что все выборы сделали сентябрём, но всё равно много людей будут празднично одеты, будут заходить в буфеты на избирательных участках, и всё будет очень похоже на те праздники выборов, которые происходили при советской власти.
Советская власть была таким корпоративистским государством, когда всё общество было загнано в ячейки, согласно теории Муссолини. Никто не был свободен от ячеек, все в чём-то состояли: в профсоюзе, комсомоле, партии, пионеры, октябрята и т. д. Всё было загнано в хорошо контролируемый резервуар. И к этому, в принципе, стремится нынешняя власть. То есть происходит её корпоративизация.
Проблема только в том, что общество в большинстве своём всё-таки ещё свободно. Оно вольно выбирать и не соглашаться с чем-то.
Совместно с Левада-Центром мы делаем сейчас исследование нового гражданского активизма. Мы проводим углублённые интервью и фокус-группы в Москве. Есть существенное число людей, которые дико недовольны тем, что происходит. Они стремительно самоорганизуются и протестуют, многих москвичей дико раздражает политика Собянина.
Но произойди сейчас выборы в Москве – Собянина всё равно бы выбрали. Потому что почти все эти люди патерналистски настроены. Они по-прежнему хотят решить свои задачи с помощью власти, их не интересует политика и раздражает, когда на их акции приходят демократические активисты: люди видят в этом вариант чужого пиара, потому что это не власть, а оппозиция.
Зато с большой симпатией они относятся к депутатам, которые считаются властью, будь то Справедливая Россия или коммунисты. Даже Единая Россия, несмотря на то, что она с ними не очень сотрудничает.
«Лучше уж коммунисты и справороссы, от них толку больше», «Вот эти люди – это власть, они могут решить проблемы, поэтому мы с ними хотим сотрудничать гораздо активнее, чем с оппозиционными партиями».
Патернализм, как элемент сходства, очень важная вещь. Потому что иждивенчество, бюджетничество и вся эта социальная позаботина в общем-то были социальной базой советского режима. В такой логике сейчас живёт и существенная часть граждан, ощущение патернализма в обществе неизбывно присутствует. Судя по разговорам с ними, политизация рождается после того, когда количество недовольства происходящим переходит в качество, причём по непонятным иногда причинам.
Они все говорят, что «никогда бы не подумал, что выйду и со мной выйдет 300 человек из-за того, что у нас котлован разрыли, и это наш сквер», «власть глухая, но надо всё равно с властью сотрудничать, чтобы эту проблему решить».
Тумблер переключается только у кого-то. Может быть, из 100 человек он только у пятерых переключается, и они понимают, что нужно что-то подправлять в консерватории, а не в элементе этой консерватории.
Появление гражданского активизма, который в мерцающем режиме проявляет себя то на Болотной, то на выборах и в наблюдении за ними, то в волонтёрских движениях – это всё равно проявление свободы общества.
Но невозможно предсказать точку, где наступает момент политизации этих гражданских движений. Как и невозможно ответить на вопрос, сколько народ будет терпеть экономическую депрессию и когда он, наконец, поймёт, что это следствие внутренней и внешней политики РФ.
А почему он не понимает? Потому что это разные вещи. Одно дело – восстановление чувства великой державы, а другое дело – холодильник. Но даже войны холодильника и телевизора не происходит. Телевизор стал тем же холодильником, который кормит чувством великой державы. И этим можно очень долго кормить.


Путин-2024
Очень важный период для нашей страны – следующий срок президентства, с 2018 по 2024 гг. Не исключаю, что все эти 6 лет Путин будет нашим новым, свежим, молодым президентом. Так мы и войдём в
2024 г. Примерно с такими же ожиданиями, как и сейчас.
Есть ощущение, что должно что-то измениться, в худшую или лучшую сторону. Потому что нужно уже куда-то двигаться. Либо обществу что-то наконец попросить у власти.
На мой взгляд, дальше общество будет только отделяться от власти и жить самостоятельной жизнью. Уже проявляются ростки этого нового гражданского движения, попытка общества отделиться от импотентного государства.
Либо государство всё зажмёт окончательно, и мы будем жить в стране по типу Северной Кореи. У него есть желание всё позакрывать к чёртовой матери, и я бы не исключал такого варианта развития событий.
Страной управляет советский человек в постсоветских обстоятельствах. И он совершенно не собирается перестать ею управлять. Поэтому есть проблема, связанная со сменой поколений. В теории новые поколения должны менять образ жизни и общество в целом.
Однако то сравнительно новое поколение, которое Путин забирает сейчас с собой в 2018 г.: он назначает этих 50-летних людей губернаторами, министрами… Все эти люди половину жизни провели в совке и половину жизни – в постсовке. Их нельзя считать лучше только оттого, что они моложе друзей Путина, так называемого «кроникса». Они совершенно не либералы и не демократы. И такая смена поколений изменение страны не предопределит.
Вместе с тем, я продолжаю оставаться категорическим противником люстраций, потому что в прикладном смысле они ничего не решают. Среди тех же кгбешников было много людей с технократическими мозгами без особых коммунистических взглядов. И не все они были вурдалаками. Но к власти пришёл второй или третий эшелон этих самых кгбешников, не элита отнюдь.
В том же самом аппарате ЦК было множество людей с вполне себе либеральными взглядами, многие из них даже отчасти подготавливали то, что потом стало перестройкой. В этом смысле декоммунизация и люстрация не имеют никакого отношения к тому, что происходит потом, через 15-25 лет.

Калининградская область, Балтийская коса, пост-интеллектуальный Форум им. Франца Кафки и Джорджа Оруэлла.
20 августа 2016 г.

Прочитано 1225 раз

Поиск по сайту