Акторы и их борьба
Немного о причастных. Кудринский «Комитет гражданских инициатив» – организация достаточно известная, со сложившейся репутацией. Иное дело – «Вольное историческое общество», которое и проводило само исследование.
Если вы слышите данное название в первый раз – это нормально. Никто этого общества толком не знает. Сложилось оно в 2014 г. и является, по сути, кружком по интересам, объединившим несколько десятков ученых разной величины и специализации.
Начиная проект «Какое прошлое нужно будущему России?», исследователи ставили перед собой цели – изучить ландшафт коллективной памяти в России, а затем подготовить на эту тему доклад.
Те методы, которое в нашем государстве используются для изучения исторической памяти, авторов доклада не устраивают. (Это неудивительно – «Вольное историческое обществе» изначально образовалось на основе протеста против того, что делает наше государство с историей).
Исследователи говорят о том, машина пропаганды сначала внедряет в умы населения некие идеологемы, а потом проверяет их «усвоение» с помощью опросов общественного мнения. В результате возникает ощущение пассивности и неподвижности исторического сознания.
«Так создается миф о том, что российская история стоит на месте, застряв в вечном плену «архетипов», «ментальности», «колеи» – консервативный миф, который обосновывает легитимность существующей власти и лишает опоры иные общественные силы» (цитата из доклада).
Вместо опросов общественного мнения исследователи предлагают свой метод, способный отследить происходящие в общественном сознании изменения, – серию глубинных интервью. В переводе на русский, это означает, что с людьми, которые так или иначе занимаются историей, просто поговорили на определенные темы, а затем каким-то образом обработали полученные данные.
Имеют ли эти действия хоть какое-то отношение к социологии? Да, если исследователи ответственно и объективно подошли к своей работе. Но в любом случае использование таких качественных методов сильно увеличивает вероятность того, что результат будет просто подогнан под заранее известный ответ.
Модель исследования данного проекта предполагает, что есть некие «акторы памяти», которые занимаются «работой памяти» (создают и продвигают определенные интерпретации истории), создавая при этом «сообщества памяти» – свою аудиторию. Такова общая схема. Отметим здесь, что авторов исследования интересует не сама история или ее изучение, а ее различные интерпретации.
Одна из тенденций, которая отмечается в докладе, – фрагментация памяти.
«Несмотря на то, что государство все еще обладает наибольшим количеством ресурсов, оно перестало быть единственным актором формирования коллективной памяти, – так объясняют авторы это явление. – Новые формы инфраструктуры памяти, как, например, интернет, позволяют большему числу акторов участвовать в продвижении своей повестки и собирать вокруг себя аудиторию».
«Коллективная память даже в рамках одной страны – это поле боя акторов памяти» – утверждают исследователи. В соответствии с этой парадигмой они и рассматривают существующую ситуацию с исторической памятью в России. То есть она предстает не в виде единого полотна, но в виде разноголосицы многочисленных фронтов борьбы разных версий истории друг с другом.
С одной стороны, такой подход действительно позволяет обратить внимание на те явления, которые иначе могли быть проигнорированы. С другой стороны, эта парадигма очевидно ассоциируется с пословицей «За деревьями не видят леса».
Как продвигают историю
Теперь о самом исследовании, легшим в основу доклада. Работа велась на протяжении 2016 г. в Москве, Санкт-Петербурге, Волгограде, Иркутске, Казани, Перми, Угличе и Чердыни. Всего было проведено 41 глубинное интервью. Акторы памяти, с которыми велись беседы: работники музеев и краеведы (11 интервью), журналисты, пишущие на историческую тематику (6), школьные учителя истории (7), профессиональные историки (10), активисты исторических движений (7).
Как отбирались люди для исследования, авторы исследования пишут вроде бы и подробно, но как-то туманно. Отмечено, что при отборе был сделан акцент на тех, кто проявляет в последнее время активность в этой области. Однако тут же добавляется, что интервью брали и у «пассивных» историков.
В выборку включались представители разных идеологических течений: либерализма, консерватизма, сталинизма, коммунизма, национализма – пишут авторы исследования. Но сразу же добавляют: данные категории являются условными. В целом же из этих объяснений складывается впечатление, что для исследования брали тех, кто попался под руку и кто был «на слуху».
После обработки всех интервью их результаты были определенным образом обработаны и обобщены. Ниже приведены некоторые интересные выводы, полученные в результате исследования.
Взгляды респондентов на историю в целом разделились на 2 группы. Представители первой считают, что история должная быть «абсолютно точной картой прошлого», без умолчаний, с представленностью разных точек зрения. Ко второй группе относятся те, кто считают историю не целью, а средством, с помощью которого (через примеры для подражания) можно научить молодежь чему-то хорошему.
К государственной исторической политике большинство респондентов относятся критически или же подчеркнуто отстраненно. Некоторые из них воспринимают государственную политику как репрессивную, но какие-либо осознанные опасения высказывают редко. Скорее есть ощущения того, что некоторые темы «опасны».
Рассматривается государство и в качестве спонсора. Но местные и региональные власти не дают больших денег. Если же финансирование идет с федерального уровня, то оно зачастую сильно забюрократизировано, а перед акторами памяти выставляются некие условия и рамки.
Самый распространенный формат взаимодействия с государством – это когда от него нужна нематериальная помощь или решение определенных проблем.
Большой интерес у людей вызывает местная, локальная история. Национальная история интересна в основном в том аспекте, как она затронула местную историю. Фокус на национальной истории присущ скорее профессиональным историкам. Ответы респондентов позволили выявить интересную тенденцию – предпочтение не говорить о трагичных моментах истории. Это не значит, что акторы хотят эти моменты «замолчать».
Однако респонденты плохо понимают, как именно нужно излагать данные о трагических событиях. Им кажется, что такие разговоры могут вызвать пессимистические настроения, что они не дают никаких полезных уроков.
Почти все нарративы (истории о произошедших событиях), с которыми работают акторы, скорее героические, направленные на поддержание гордости за край и город.
В последнее время иностранного финансирования и сотрудничества стало меньше, отмечают авторы исследования. Происходит это, видимо, не только в связи с принятием закона об иностранных агентах, но и с меняющейся политической обстановкой. В целом же поиск финансирования акторами памяти, как правило, труден и бессистемен, с большим расчетом на удачу. Меценатство в этой сфере – редкость.
Жители малых городов в целом интересуются краеведческими материалами, любят читать о прошлом городов.
Жителей крупных городов редко волнуют подобные темы.
По мнению большинства респондентов (кроме учителей), дети и молодежь историей не интересуются.
Две памяти
Несмотря на очень скромный масштаб проведенного исследования, его результаты достаточно интересны. Они дают пищу для размышления и позволяют лучше понять, как историческое знание добывается и распространяется через активных и заинтересованных людей.
Но авторам исследования мало было просто предъявить результаты. Им хотелось сделать выводы, и они их сделали.
В России сегодня существуют две памяти, утверждают авторы доклада. Цитата: «Первая память» активно формируется агрессивной государственной исторической политикой через подконтрольные государству средства пропаганды. Эта память существует в форме восхваления триумфального прошлого страны, которое поддерживается посредством медиа, опросов общественного мнения, государственных торжеств. За счёт этой памяти создаётся образ единой на всем протяжении истории страны; конфликты и сложности замалчиваются».
«Вторая память» – это память не единой страны, а отдельных людей об историях их предков и семей в связи со значимыми событиями для их города, края и России в целом. Работает она снизу вверх. Национальная память в этом случае возникает за счет возможности для каждого человека найти себя и своих предков в исторически значимых для страны процессах.
«Вторая память» – медленная. В отличие от государственной исторической политики, ее невозможно ни быстро создать, ни резко изменить. Впрочем, для наполнения «второй памяти» сегодня сложились довольно благоприятные условия.
Исторические изыскания перестали быть опасными, технические средства для них стали доступными для широких слоев, а прогресс подарил историкам новые эффективные средства распространения и аккумулирования знаний (прежде всего, интернет). Однако для крупных федеральных СМИ «вторая память» почти незаметна.
Авторы доклада зачем-то постоянно противопоставляют «первую» и «вторую» памяти. Хотя на самом деле эти два вида скорее дополняют друг друга. Авторы исследования сами же приводят пример с акцией «Бессмертный полк», которая родилась в рамках «второй памяти», но быстро стала частью «первой».
Тем не менее основной посыл доклада остается прежним: государство все делает неправильно, а вот энтузиасты-историки на местах – правильно.
«Развитие «второй памяти» в разных формах – безусловно, прогрессивное явление, которое способствует формированию более чуткого исторического сознания, более основательной идентичности, а также установлению гражданского мира», – заключают авторы исследования.
