Война в Афганистане: где правда, брат?

***
За последние 30 лет многое написано о войне в Афганистане. Мои воспоминания могут не совпадать с мнением многих авторов, однако они являются исключительно субъективной точкой зрения на происходившие там события.
Записки написаны на основе дневника, который я вел, находясь в Афганистане. Всё, что я описал в своем дневнике, происходило на самом деле, происходило со мной, мальчишкой чуть старше 20 лет.
Скорбя и склоняя голову перед моими товарищами, которые в 20 лет погибли, выполняя так называемый интернациональный долг в далекой, дикой и страшной стране, я хочу сказать, что участие советских войск в составе ограниченного контингента в войне в Афганистане и участие в боевых действиях группы советских военных советников на стороне правительственных войск было чудовищной ошибкой тогдашних властей СССР.
Даже сегодня я иногда слышу заявления о том, что мы защищали южные рубежи нашей Родины, что, мол, если бы не мы, там бы были американцы и войска НАТО, что угрожало бы безопасности нашей страны – СССР.
Я сам раньше тоже так думал и даже спорил до хрипоты со своим другом, что не было бы нас, там бы были наши враги (что уж там лукавить – американцы). Да ничего бы этого не было! Чушь все это!
И ничего не угрожало нашей национальной безопасности. Мы были тогда мощнейшей военной державой. Просто в те времена была национальная идея. Она сплачивала общество. И она заключалась в построении социализма не только в СССР и других странах соцлагеря, но и в других странах, даже в таких отсталых феодальных странах, как Афганистан.
Сейчас мы видим, как Международные силы содействия безопасности в Афганистане увязли по уши в этой стране и конца и края этой войне не видно. И не будет. Афганцы – народ-воин, который не потерпит на своей территории никакого иностранного присутствия. Они выиграли все войны с захватчиками, в том числе и три войны с англичанами!
Мы в их глазах были захватчиками, которые посягнули на их землю, на их дома, на их жен, в конце концов!
Надо отдать должное, воевали они умело, бесстрашно, и я бы не назвал их фанатиками. Они защищали свою Родину! Мы пришли на эту землю, в эту феодальную страну со своим социалистическим уставом, со своими социалистическими лозунгами, не спрашивая их, нужно ли им все это. А нужна ли была эта авантюра нам?
***
Я никогда не забуду глаза светловолосого 19-летнего паренька с деревни откуда-нибудь из-под Курска, а может, из-под Минска, а может быть, из-под Таллина или Вильнюса (воевали представители всех республик), который, сгибаясь под тяжестью нагруженных на него рации, автомата и «лифчика» (брезентовый пояс, надетый на грудь, с кармашками для магазинов для АКМ), должен был прочесать «зеленку» под Аргандабом (уезд в провинции Кандагар на юго-востоке Афганистана).
Он понимал, что для него этот бой может быть первым и последним. Нет, не высокие слова об исполнении интернационального долга читались в его глазах. В них царили страх, испуг, оцепенение. Он даже не мог сообразить, что ему приказывает командир.
Его глаза кричали, умоляли, просили: «Я не хочу! Это страшный сон, я боюсь! Я не пойду туда! Мне страшно! Я не хочу умирать! Я хочу к маме, я хочу домой! Я буду самый хороший, я никогда в жизни ничего плохого никому не сделаю, только не посылайте меня туда – в этот зеленый ад, в эту страшную зеленую зону, которая будет бесконечной, как будет бесконечным этот знойный, с горячим сухим ветром день».
Он даже не поймет, как его убьют. Это произойдет сразу и даже не больно. Потому что сразу. Он и не увидит, кто его убьет, потому что стреляли отовсюду.
В последний момент он подумает: а может, хорошо, что его убили? Потому что все закончилось: грохот, взрывы, невыносимые крики раненых, мат взводного, который уже не мог внятно говорить раздутым сухим языком, только что-то хрипел.
Взводный – тоже мальчишка. Правда, для него это был уже не первый бой, и он тоже не понимал, какого хрена он здесь делает и чей долг он выполняет, когда его ждут дома (под Тбилиси, Тулой, а может, Ферганой),
Он хорошо осознавал, что это его последний бой, что ему никогда не увидеть еще не родившегося сына и не сходить поболеть за любимый «Спартак» или «Арарат».
А, все равно! Лишь бы все поскорее закончилось и исчезло это солнце, такое же бесконечное, как этот день – злое, колючее и такое чужое, враждебное, не такое, как дома – ласковое, нежное, как под Пензой или Саратовом, или Киевом.
Какой интернациональный долг?! Кому он нужен?! Матери, к которой придут из военкомата и сообщат эту страшную весть?! И как жить ей одной дальше, без надежды? Она так и не узнает, как и, главное, за что, почему погиб в этом далеком зловещем Афганистане ее сын – Иван, а может, Вано, а может, Петро?
Участвуя в совместных боевых действиях с частями Ограниченного контингента советских войск в Афганистане (ОКСВА) на стороне так называемых «зеленых» (армия ДРА), я еще не раз видел этих голодных, потерявших человеческий облик пацанов, вчерашних школьников.
Черные от копоти, укрытые брезентом пацаны лежали шеренгами на аэродромах Кундуза, Кандагара, Шинданта. Целлофановые мешки с разложившимися останками мальчиков. Гробы, гробы, гробы.
Необстрелянных ребят, как правило из бедных семей, которых, по бесчеловечному выражению одного из генералов, нужно было «обкатать», а правильнее сказать, «укатать» в этой войне.
***
Никогда не забуду, как мне пришлось лететь из Андараба (это провинция Баглан) в Кабул на боевом Ми-24 (в который, по большому счёту, никого не брали). Вертолётчики согласились взять меня при условии, что я сдам в Кабуле груз 200 – двух пацанов, разорванных в клочья и укрытых какой-то мешковиной.
Прижав к груди автомат, я сидел на корточках (в Ми-24 иначе не сядешь), а они лежали рядом. Угадывалось: один – просто огромного, чуть ли не под 2 метра роста, гренадёр, второй – поменьше.
Был май, жарища, и запах от них такой, что мою новую военную робу пришлось потом выбросить: она настолько пропиталась трупным запахом, что никакая хлорка её не брала.
Запаяют, думал я, сейчас молодых, наверное, красивых ребят в цинк, напишут казённое письмо и отправят на Родину. Какой-то тяжёлый комок подступил к горлу, на глаза навернулись слёзы.
За что? Господи, если ты есть… Почему ты позволяешь, чтобы вот так уходили пацаны, которым в 20 лет могилы роют? Им бы жить да жить!
Ну этих хоть похоронят на русском погосте, в русской земле, под русскими березками. И мама сможет прийти, убрать могилку, поплакать, поговорить с сыном. А кто сгинул, бесследно исчез, без вести пропал?
То ли он был в кусочки разорван духовским эрэсом, то ли заживо сожжен в наливнике и его не могли вытащить товарищи. А может, был захвачен духами, и не в бою даже, а так, по прихоти дедов, которые отправили его за очередным косячком в кишлак, где его и повязали. А может, и сам сдался в плен, не выдержав издевательств.
И не будет материнской душе покоя на этой земле, и будет всю жизнь терзаться она, не зная, где её сын, как он погиб, где его могилка, да и вообще, есть ли она?
***
Не повезёт и моему приятелю Витьке Лосеву – бабнику (Витька не обиделся бы на это прозвище, а только бы улыбнулся – любил он это дело), весельчаку и балагуру, дирижёру нашего курсантского хора.
Вспоминаю, как он репетировал с нами: «Мужики! Ну давайте ещё раз: «Не зря на нас надеется страна // Священные слова «Москва за нами!» // Мы помним со времён Бородина»… Ну ещё раз – и по бабам».
Витёк, Витёк… Его предадут. Свои предадут. Наши. Русские. Сучонок советник бросит его, раненого, истекающего кровью, пытающегося взобраться на БТР, захлопнув перед ним люк. И уедет сам на этом БТР, смоется.
Витька погибнет вместе с полковником-афганцем – командиром полка. Витьку потом найдут, через месяц. С отрезанной головой. Не могу его представить с отрезанной головой – он всегда балагурил, смеялся, шутил.
Говорят, его пытались обменять, раненого, на пленных духов, но что-то там не срослось. А мне кажется, он уже был мёртв. До переговоров.
Иуду советника до Кабула едва довезли живым: узнав подробности, лётчики его сильно отмутузили.
Когда мы приехали в Союз, я встретил отца Витьки. Он приходил к нам в институт узнать подробности гибели сына. Мы увидели сгорбленного, совершенно седого, надломленного маленького человека: «Ребята, ну как же так? Как могло так случиться, что мой сын погиб? Как погиб?».
А мы лишь отводили глаза, чувствуя какую-то вину в том, что мы живы.
У отца на груди была орденская планка с орденом Красной Звезды за войну с немцами. Виктора тоже наградили Красной Звездой. Посмертно. И не за войну с фашистами, а за то, что он честно исполнил свой воинский долг. В Афганистане.
***
Мне вспоминается также и рассказ нашего корреспондента в Афганистане Александра Проханова, когда уже после войны матери попавших в плен солдат приехали к полевому командиру Гульбеддину Хекматияру с просьбой освободить их сыновей. Женщины упали перед ним на колени, заламывая руки и умоляя, чтобы он отпустил их детей.
Внимательно выслушав их, Гульбеддин, как того требует афганское гостеприимство, сначала угостил женщин чаем, а потом повёл во внутренний дворик.
Во внутреннем дворике на инвалидных колясках сидели молодые парни – бывшие душманы – без рук, без ног, без глаз, со спокойными, но строгими лицами.
«Вы говорите, что ваши сыновья – тихие хорошие мальчики. И вы хотите, чтобы я отдал вам ваших детей? – спросил Гульбеддин. – А что я скажу этим ребятам, таким же красивым и молодым, как ваши сыновья? Что я скажу их матерям, которых так жестоко ранили ваши сыновья?
Почему вы пришли на нашу землю убивать? Кто вас звал сюда? Почему вы решили за нас определять нашу судьбу?»
Тут уж наши женщины притихли, а потом зарыдали ещё громче, моля прощения, жалея и целуя этих обезображенных обрубков.
Где правда, брат?
Гульбеддин всё же отпустил ребят.