Москва
1985 год оказался поистине судьбоносным для всех нас.
Приход Горбачева для многих оказался неожиданным. Интрига заключалась в том, что на фоне кремлевских старцев Горбачев выгодно выделялся своей молодостью, приверженностью к семейному очагу, нескрываемым восторгом от собственной жены. Многим тогда казалось, что Горбачев сможет расшевелить наше полупьяное царство.
Эффектная Раиса Максимовна быстро заняла место рядом с генеральным секретарем ЦК КПСС, не сходила с обложек журналов и с телеэкрана.
Это было столь непривычно, что многим стало даже нравиться. Ведь большинство населения почти ничего не знало о кремлевских женах, о тайнах нашего «мадридского двора». Гласность и доступность к информации сразу подкупили всех.
Свобода, консенсус, плюрализм, социализм с человеческим лицом, разоруженческие инициативы, открытость Западу были столь новыми для нас, что большинство населения, не очень вникая в суть перемен, сразу поддержало Горбачева и позволило ему легко и безнаказанно сделать то, что он затем сотворил со страной и со всеми нами. Но это было потом.
Сразу после прихода к власти Горбачева никто не мог предвидеть такого сценария. Тем более первые речи и некоторые практические шаги вселяли определенный оптимизм.
Для начала Горбачев затеял омоложение центрального аппарата ЦК КПСС, Совета Министров СССР, различных министерств и ведомств.
Многие из признанных авторитетов в партии и исполнительной власти оказались на пенсии или были просто уволены с работы. «Сухой закон» облегчил кадровую чистку. Многие руководители, независимо от занимаемого кресла, были поклонниками зеленого змия. На этом их ловили, компрометировали и сдавали. Причем это делали их же подхалимы, которые затем занимали теплые места, а потом уже вместе с Горбачевым осуществляли развал страны.
Если внимательно посмотреть на биографии многих сильных мира сего, то сразу бросается в глаза, что старт их порой головокружительным карьерам дал именно Горбачев и его «перестройка». Демагогия и наглость были главным ключом успеха этих людей.
К сожалению, сегодня они правят бал и заказывают музыку. Вот почему, выбирая губернатора или депутатов, надо внимательно посмотреть, а кем были эти люди в советское время, что они представляли из себя тогда, кем они стали при Ельцине и кем хотят остаться завтра при Путине.
Правда, многих уже с самого начала настораживала излишняя словоохотливость Михаила Сергеевича, тот лицемерный нажим на критику и самокритику, жесткость, а порой и жестокость к старым кадрам. И, наконец, борьба с пьянством, выразившаяся в вырубке миллионов гектаров виноградников, в сворачивании российского виноделия, в декларировании трезвого образа жизни путем создания различных бутафорных общественных организаций по борьбе с алкоголем. Причем часто эти организации возглавляли люди, весьма пристрастные к зеленому змию.
Я никогда не скрывал своего резко отрицательного отношения к перестройке, к Горбачеву и так называемым «демократам первой волны».
И все же надо отдать должное раннему Горбачеву. Ряд его первых шагов был сделано в правильном и конструктивном направлении. Омоложение кадров, курс на интенсификацию производства за счет ускорения научно-технического прогресса, борьба с пьянством – все это было нужно делать, но делать не спеша, грамотно и без перегибов. Но, цитируя незабвенного острослова Виктора Черномырдина, в результате получился пшик – «хотели как лучше, а получилось как всегда».
Однако вернемся к моим московским делам той поры.
Александр Долганов около ресторана «Тройка» на выезде из. г. Каменки.
Фото из архива Валентины Долгановой.
Боевое крещение
Минприбор был уникальным министерством. Часовая и ювелирная промышленность, вычислительная техника и программное обеспечение, различные датчики, приборы контроля и измерения, средства автоматизации и управления, геофизическая аппаратура, оборудование для атомной и тепловой энергетики, химической, металлургической, нефтяной и газовой промышленности, космос и оборонка, сельское хозяйство и медицина – это далеко не полный перечень того, чем занималось это министерство.
Возглавив Главсистемпром, мне довелось курировать такие известные институты, как институт проблем управления, который возглавлял академик Вадим Трапезников и из которого вышел скандально известный Борис Березовский; институт электронных управляющих машин, который возглавлял академик Борис Наумов, а его замом был сын Никиты Хрущева – Сергей Хрущев, с которым у меня сложились очень близкие отношения.
Из пензенских предприятий в советское время Минприбору подчинялись такие заводы, как пензенский и сердобский часовые заводы, производственное объединение «Элект-ромеханика», завод «Счетмаш», НИИ «Контрольприбор», СМНУ «Спецавтоматика» и ряд других более мелких структур.
Мне приходилось часто общаться со своими земляками, помогать им советом и конкретными делами.
Я думаю, что на «Электромеханике», «Контрольприборе» и «Счетмаше» многие меня помнят по тем временам, когда мне приходилось по линии министерства курировать разработку и запуск в производство первых программируемых контроллеров, шкафов и систем автоматики для атомных электростанций.
* * *
Надо отметить, что приход Горбачева к власти ознаменовался рядом крупнейших техногенных катастроф, которые повлекли за собой людские жертвы.
Буквально сразу после моего назначения на должность начальника главка произошла авария на Белоярской атомной станции в Свердловской области.
На этой АЭС был смонтирован новый тип реактора – на быстрых нейтронах. Разработчик систем автоматики – курируемый мной московский институт ЦНИИКА. Ищут крайнего, на кого все можно свалить.
В Советском Союзе было правилом, когда строители или поставщики оборудования проваливали сроки или их недоделки и просчеты являлись причиной крупных аварий, и нужно было найти крайнего, тут же вспоминали, что кибернетика – продажная девка империализма, как ее называли еще во времена Сталина, – вполне могла сгодиться для этой роли.
В таких ситуациях у руководства нашего министерства сразу возникал вопрос, кого послать для первого мордобоя. Конечно, того, кого не жалко или кто сможет выдержать хотя бы несколько первых ударов. А они, как известно, бывают самые мощные.
Выбор пал на меня. Молодой, нервы крепкие, за плечами опыт АвтоВАЗа, и ему, мол, нечего терять. В случае чего вернется к семье в Самару.
Так я оказался в составе правительственной комиссии по расследованию причин аварии на Белоярской АЭС. Возглавляли эту комиссию легендарный министр среднего машиностроения Ефим Славский, который вместе с Берией и Курчатовым создавал атомную промышленность, и не менее знаменитый президент академии наук СССР академик Анатолий Александров. Кстати, сразу после этой аварии Славский ушел в отставку. Ему уже было далеко за восемьдесят.
Общение с этими легендарными людьми произвело на меня, начинающего чиновника союзного масштаба, неизгладимое впечатление. Я понял главное – надо до конца отстаивать свою точку зрения, если уверен, что она правильная.
Не надо бояться признавать свои ошибки и брать на себя ответственность. Собственно, этому я научился еще на АвтоВАЗе.
Но здесь, когда решается вопрос на уровне Политбюро ЦК КПСС, цена вопроса становится неизмеримо выше и мера ответственности удесятеряется. Одним своим неосторожным словом или тем более действием ты можешь подвести не себя, а целые коллективы ученых и специалистов.
Второе мое боевое крещение состоялось через несколько месяцев в Чернобыле.
26 апреля 1986 г. произошла ужасная авария на четвертом блоке Чернобыльской АЭС. Хотя до чернобыльской трагедии были очень серьезные аварии с человеческими жертвами на других АЭС, в том числе на балаковской и запорожской, но по масштабам они не шли ни в какое сравнение с Чернобылем.
Эта авария стала для всех предупреждением о возможной глобальной катастрофе, предвестником страшного конца нашей цивилизации. Все мы оказались бессильными и беспомощными перед этой трагедией.
Мне пришлось с первых дней оказаться в гуще событий. Опять сработал синдром самосохранения у моих министерских руководителей. Я был молод и, возможно, слишком самоуверен. Такие в коридорах власти не нужны.
Поэтому вечные чиновники таких не жалеют, таких выталкивают на «передовую». Кроме Чернобыля, позже я побывал на многих «передовых»: в Сумгаите, в Нагорном Карабахе, Фергане.
Я видел мертвым прекрасный город Припять с разбитыми окнами, разграбленными квартирами и автомобилями, блуждающими по городу кошками и собаками с обвисшей и линялой шерстью.
Я видел молодых парней в армейской форме, лежащих на полу в раздевалках атомной станции с пятикопеечным румянцем на щеках, которые затем с трудом поднимались и шли очищать лопатами и руками крыши корпусов станции от радиоактивного графита и урана.
Я видел с борта вертолета и непосредственно вблизи разрушенного блока при испытаниях радиоуправляемых бульдозеров весь ужас развалов. Даже в страшном сне не могло присниться такое.
Щемящее чувство тоски и безысходности тогда охватило мою душу и на какое-то время парализовало мой мозг, который просто отказывался осмысливать, что весь этот ужас – творение рук человеческих.
Сегодня, вспоминая Чернобыль, я вновь и вновь прихожу к мысли о нашей незащищенности перед самими собой, о том, что самый большой враг человека – он сам.
Но тем не менее я всегда старался делать то, к чему обязывал меня мой долг специалиста и гражданина своей страны. Я горд тем, что мне пришлось быть у истоков создания радиоуправляемых бульдозеров для расчистки завалов в условиях высоких доз радиации и различных робототехнических систем, аналогов которым в то время не было даже у американцев и японцев.
Что я никогда не прятался за спины моих подчиненных, что свои награды я отдавал тем, кому они были нужнее, в том числе вдовам моих подчиненных, не выдержавших мощных доз радиации или нечеловеческого напряжения на пусковых объектах.
Но даже тот героизм и энтузиазм, который был присущ всем без исключения чернобыльцам, не могли стать противоядием перед самой разрушительной заразой для человечества – жаждой к накопительству и вседозволенности, которую выпустил на волю Горбачев.
Страна под руководством Горбачева активно вступала в период саморазрушения и апокалипсиса. Чернобыль стал первым знаковым событием на этом пути в наше общее небытие.
Нечто подобное щемящее чувство тоски и безысходности я испытывал затем много раз, в том числе и в Спитаке, куда я прибыл на третий день после землетрясения в Армении в декабре 1988 г.
Спитак был разрушен полностью. Двадцать тысяч людей погибли под развалинами своих собственных домов.
Когда я проезжал по полностью разрушенному городу, из-под обломков зданий и простых домов были видны предметы домашнего обихода, детские кроватки, игрушки, школьные учебники, одежда и многое другое, что составляло жизнь и быт вполне благополучных и счастливых семей. И вот в один момент всего этого не стало.
В Армении тогда мне пришлось заниматься восстановлением производства на подчиненных мне заводах и НИИ, чтобы как можно быстрее вдохнуть жизнь в трудовые коллективы, не дать людям замкнуться в собственной горе. Наши заводы и НИИ находились в основном в Кировокане, Ленинокане и Ереване. Наиболее всего пострадали корпуса и оборудование в Ленинокане.
Было много жертв, в том числе и в семьях наших сотрудников. Я поражался стойкости и мужеству моих армянских друзей и коллег: как они умеют переносить горе, когда оно у них общее. Как сплачивается этот народ. Как помнит он свою историю.
В тот раз в Армении я пробыл недолго. Через две недели меня срочно отозвали в Москву, и я вылетел в Чехословакию – решать возникшие проблемы на атомных станциях Моховце и Темелин.
Надо сказать, что в тот период Советский Союз очень много строил крупных объектов за границей, в том числе в Чехословакии, Болгарии, ГДР, на Кубе – атомные станции, в Индии – металлургические заводы и тепловые станции, в Ираке – нефтеперерабатывающие заводы.
Везде применялись наша автоматика и вычислительная техника. Наши институты разрабатывали и поставляли автоматизированные системы управления. Все это находилось под пристальным контролем Совета Министров СССР и ЦК КПСС.
По многим таким проектам я был назначен генеральным конструктором и непосредственно отвечал за их реализацию. Приходилось много ездить по зарубежным странам и по другим аналогичным объектам внутри страны. Работа была интересная и ответственная. Везде я успешно справлялся с поставленными задачами. Меня ценили и уважали, к моему мнению прислушивались и в Совете Министров, и в ЦК КПСС.
Ельцин
В 1989 г. началась реорганизация структуры управления народным хозяйством. В правительство пришли новые люди, в нем был создан специальный блок по реформам, который возглавил академик Леонид Абалкин. Его правой рукой стал мой бывший непосредственный начальник по АвтоВАЗу Петр Макарович Кацура.
Именно тогда началось укрупнение и расчленение министерств. Минприбор объединили с Минэлектротехпромом. Получился огромный неуправляемый монстр под названием Минэлектротехприбор СССР.
Мне было поручено курировать весь приборостроительный блок и науку в ранге первого заместителя министра СССР. В то время мне было 45 лет. Начался новый этап в моей жизни. Победы сменялись разочарованиями, успехи – неудачами.
Когда я работал начальником главка и был членом коллегии министерства, я мог оставаться профессионалом. Раньше политика как-то обходила меня стороной. Став заместителем министра, я все чаще и чаще вынужден был заниматься несвойственными мне партийно-хозяйственными вопросами. Много времени стали отнимать различные совещания в ЦК КПСС, Совете Министров СССР, в московском горкоме КПСС. Особенно тяготили совещания в МГК КПСС.
С приходом Бориса Ельцина на пост первого секретаря МГК КПСС начались почти ежедневные совещания по промышленности. Борис Николаевич развернул в то время кипучую деятельность. Строительная терминология вперемежку с отборным матом и авральные методы были перенесены на высокие технологии.
В ведении Минэлектротехприбора находились более 140 предприятий и НИИ, расположенных в Москве. Вполне естественно, что у строителя Б. Н. Ельцина, который ничего не понимал ни в высоких компьютерных технологиях, ни в управлении, вопросы к нашему министерству появлялись по нескольку раз в день.
Я первый раз встречался с Б. Н. Ельциным еще в 1984 г. в Свердловском обкоме КПСС, когда в составе делегации куйбышевского обкома КПСС попал на одну из пьянок с участием будущего президента России. Второй раз общался с Ельциным во время аварии на Белоярской АЭС в декабре 1985 г., потом он, уже в бытность свою первым секретарем МГК КПСС, шумно посещал 2-й Московский часовой завод и несколько наших институтов. Кое-что пытался даже закрыть.
Мой опыт держания ударов ниже пояса пригодился и моему новому министру. Я стал представлять министерство почти на всех спонтанных совещаниях у Б. Н. Ельцина.
Об этих совещаниях можно писать сатирические фельетоны и снимать комедийные фильмы. Эмоций, угроз и оскорблений в адрес нерадивых чиновников было море. Прораб-строитель с апломбом учил электротехников, системщиков и электронщиков, как научить электрон бегать куда надо, а пятьдесят герц заставить работать на коммунизм.
В то время Б. Н. Ельцин был истинным марксистом-ленинцем и открыто не говорил, что коммунизм – это заоблачные дали и фантазия утопистов. Он был кандидатом в члены Политбюро и очень хотел стать полноправным членом.
Но ему очень мешал в этом влиятельнейший Егор Кузьмич Лигачев – второе лицо в партии. Помните знаменитое «Борис, ты не прав!», сказанное Егором Лигачевым на съезде партии, когда линчевали Ельцина.
Самое удивительное во всем этом то, что если бы Ельцин, вопреки позиции Егора Кузьмича Лигачева, стал членом Политбюро, то у него появилась бы возможность удовлетворить свои амбиции уже тогда, в конце восьмидесятых, на Старой площади, а не в Белом доме в августе 1991 г.
И все мы не получили бы такого развития событий, которые последовали потом. В том числе наверняка был бы сохранен Советский Союз и не было бы столь позорного расстрела Белого дома в октябре 1993 г.
Надо отдать должное: у Ельцина была харизма, замешанная на алкоголе, табаке и необъяснимом русском кураже.
Ельцин, единственный из всех членов и особенно кандидатов в члены Политбюро, не боялся Горбачева и обладал какой-то магической силой воздействия на него. Горбачев в присутствии Ельцина терялся и вел себя как кролик перед удавом.
Расстрел Белого дома
В день расстрела Белого дома – 3-4 октября 1993 г. – я находился на работе в своем офисе, который располагался в самом центре Москвы, около здания Центрального телеграфа.
С верхних этажей были видны разрывы снарядов и стреляющие с моста танки. Я видел, как на мост приезжал министр обороны Павел Грачев и давал какие-то указания танкистам.
Я видел восторженные лица «голубых демократов», которые аплодировали каждому меткому выстрелу.
После расстрела Белого дома уже не было вопроса, с кем я. С так называемыми победителями могли быть только люди без чести и совести. С теми, кто все это затеял и бездарно проиграл, я не мог быть по идейным соображениям. Хотя в принципе и те, и другие почти ничем не отличались друг от друга.
Я решил остаться самим собой. Приютил руководство и штаб Союза офицеров, выделил им помещения, обеспечил оргтехникой и связью, по мере возможностей финансово помогал семьям тех, кто погиб в Белом доме или сидел в Лефортово.
Вокруг меня стали собираться многие интересные люди, которые искренне переживали за судьбу страны и народа. Появилась идея создания новой политической структуры – Русского национального собора. Я вошел в состав Политсовета. Принимал участие во многих его мероприятиях.
Но, к сожалению, в руководстве возобладал бонапартизм. Генерал Александр Стерлигов увлекся самовыдвижением на высшие посты в государстве, не имея для этого ни личных данных, ни серьезных финансовых средств.
Продолжение следует.
