СПРАВКА
 Алексей Васильевич Крайнов (1906, с. Песчанка Сердобского уезда – 1980, Моздок, Северная Осетия), полковник Советской Армии, участник Великой Отечественной войны, оставил воспоминания о своей жизни, в печати ни разу не появлявшиеся.Выходец из крестьянской семьи, в 1928 г. он был призван в Красную Армию и зачислен в команду писарей Сердобского уездного военкомата. Затем служил в окружном военкомате в Балашове, окончил Татаро-Башкирскую объединенную военную школу в Казани, получил специальность «командир взвода пулемётной роты». Продолжил службу в Особой Краснознаменной Дальневосточной армии (1932-1940 гг.). В сентябре 1941 г. окончил ускоренный курс Военной академии им. Фрунзе в Москве. Офицер Генштаба (1941). Награжден орденами Ленина, Боевого Красного знамени, Красной Звезды (трижды), «Знак Почета». После войны служил военным комиссаром Моздокского района Северо-Осетинской АССР. Сегодня «Улица Московская» предлагает вниманию читателей первую часть воспоминаний Алексея Крайнова (в сокращении), посвященную его детству и юности на пензенской земле. |
Я родился в 1906 г. в селе Песчанка Сердобского уезда в крестьянской семье. Отец Василий Антонович имел хозяйство, которое состояло из одной лошади, коровы и семи голов овец.
Когда мне сравнялось 8 лет, меня отдали учиться в церковно-приходскую школу при своем селе. Первой учительницей была Александра Наумовна Никитина, присланная из Казани.
Кроме нее ежедневно преподавал Закон Божий местный поп, отец Василий Лебедев. Такие уроки состояли по одному часу. С ним изучали историю Нового и Ветхого Завета.
Учебой я сильно увлекался, и по программе, что проходили, все давалось легко. А поэтому со стороны учительницы и попа пользовался определенным авторитетом, и неслучайно: как приедет наблюдатель – отец благочинный, – так меня стремились показать как одного из лучших.
Это все длилось до определенного времени. Учительница Александра Наумовна жила за стеной этого же здания; и вот однажды в школу зашел ее кот, породы сибирской – лохматый, – и я его отпорол ремнем. Кот заорал, вошла взбудораженная учительница. Установив, что я побил кота, сразу же поставила меня на колени на парту, сроком на один час. А парты были сделаны с выступом рубцом на 8 сантиметров, и на этот выступ должен становиться на колени тот, кто это заслужил.
Был и второй случай: проходил урок по Закону Божию. Я сидел на передней парте, а позади, на второй, сидел поп, отец Василий. Я в это время на грифельной доске рисовал коня, а на нем верхом с распущенными косами – отца Василия.
Он, сидя за мной, все означенное наблюдал. Вдруг встает, а я в это время заметил его маневр, тут же вскочил и побежал прямо в дверь и на улицу, чем спасся от встряски, которую многим давал отец Василий.
За одной партой со мною сидели сын помещика Аникеева и сын начальника железнодорожной стан-ции Балтинка, которая находилась в двух километрах от школы. Учились они неважно.
Когда, бывало, приходилось писать то или другое упражнение, они всегда стремились списывать у меня. А я за это от них получал субсидию в виде конфетки или бутерброда.
Занятия в школе всегда начинались в 9-00, к этому времени ребята занимали положенные места. Дисциплина была крепкая, прибывших с опозданием наказывали: в угол столбом, без обеда и на колени на парту, о чем уже упоминал.
Помещичьих детей училось двое, только в разных классах; их, как правило, привозили на собаках, запряженных шестеркой в маленькие саночки.
Зиму учились, а лето проводил с отцом в поле: бороновать или полоть руками посев, из которого извлекали сорняки – осот, молочай и плетущуюся березку.
Работа в поле проходила до глубокой осени. Получалось так: день в поле, а ночью отец посылает ехать в ночное, кормить лошадь, даже книжки в руки взять некогда.
Школьники 2-го класса должны были знать псалмы наизусть. Вот подходит зима, готовились славить Рождество, 25 декабря. Порядок существовал следующий: кто первый зайдет в хату к тому или другому жильцу, тому дают копейки и, как почетного гостя, сажают на скамейку, на подушку. Все это происходило ночью, а поэтому спать было некогда, а стремились пойти раньше – опередить остальных.
Кроме того, торопились попасть и к помещикам, у которых можно был сорвать и пятачок. Но там грозила опасность в виде злых собак, правда, их в ночь под Рождество привязывали.
* * *
Моя учеба началась в 1914 г., в год, когда началась Первая мировая война. Поп, отец Василий, каждую обедню в проповеди говорил о занятии русскими войсками галицийских городов и о продвижении войск к Кракову. Все новинки он получал из газеты «Русское слово», так как больше газет никто не получал.
Наступил 1916 г., мой отец Василий Антонович возраста 43 лет был мобилизован в армию и направлен на Западный фронт, под Минск, в район Молодечно. В хозяйстве мы остались со старшим братом Семеном, он являлся главой семейства.
Мне предстояло идти в школу, в третий класс. Но была беда: не было сапог. Осенью 1916 г. у помещика молотили урожай. Работал паровик английского производства, но к нему надо подвозить с поля снопы из-под жнейки.
Вот на это и подрядился брат Семен, чтобы заработать деньги мне на сапоги. Работал на лошади, запряженной в рыдван, а стоимость одного рыдвана, нагруженного восемьюдесятью снопами, составляла 10 копеек! Вот мы с ним поработали, и сапоги мне купили за 3 рубля.
Брату Семену было 15 лет, он меня брал в поле. Сам пахал сохой, а я сидел верхом на жеребенке, который был запряжен в деревянную борону, то есть земля бороновалась, чтобы не просыхала и влага из почвы не улетучивалась.
1916 г., без отца, был для нас годом очень тяжелым. Мы оба, по сути дела, несовершеннолетние, и вся домашняя тяжесть ложилась на наши плечи.
Приведу еще пример: жатва, брат едет косить овес, которого у нас была одна десятина. У него налажена коса с крюком, и меня он также не забыл. Приготовил мне косу с крюком. Он идет впереди, машет косой, а я за ним, только ряд беру наполовину меньше.
Нужно учесть, возраст мой был 10 лет. Вот она, жизнь дореволюционного времени.
Нужно сказать и о питании. Трудная полевая работа, а питались – хлеб да квас, если мать испечет пару куриных яиц – это что-то особенное, как праздничное.
* * *
В 1916 г. по деревне ходили странники с сумками за плечами, и вот один из них остановился у нас ночевать. Было дело в субботу, все помылись в деревянном корыте и дали возможность это сделать и ему.
Тот странник попросил бабушку сходить в лавку и купить ему четверку николаевской водки, которую он выпил и полез на русскую печку, а бабушка ему и скажи: «Тяжело, милый, живется, земли маловато». Он ответил: «Эх, бабушка, чтобы землю получить, нужно кровь сперва пролить. А Николай маху не давал!»
Оказывается, этот странник был политический, ходивший по волчьему билету. Ему полагалось в одном населенном пункте быть не более суток. После чего путешествует дальше. А таких странников, совершавших путешествие, был не один, а очень много.
Наступил 1917 г., я продолжал учиться в четвертом классе, и вдруг грянуло неожиданное: царь Николай, всероссийский самодержец, отрекся от престола.
В феврале месяце приходят в школу некоторые мужики, помню одного, Доронин Яков Андриянович, который снимает со стены портрет царя Николая и давай на нем плясать, приговаривая: «Ай, ай, кровопивец Николай!» Только в это время себя плохо почувствовал поп, отец Василий, да и учительницы: видимо, им это все пришлось не по нраву.
Кроме всего, на второй день на нашу железнодорожную станцию прибыл особый пассажирский поезд, где находились только вооруженные военные. Когда поезд остановился, из вагона вышли несколько человек, которые сразу обезоружили жандарма. И вместо полиции появились вновь подобранные на должности служащие, их стали называть милиция.
Крестьяне в деревнях в ряде губерний стали самовольно захватывать помещичьи земли и громить имения. Сделали попытку и крестьяне нашего села, но получилось неудачно.
Из уезда прибыли несколько десятков казаков, которые захватили зачинщиков и увезли с собой. Остальных отпороли плетями. Но все происшедшее не успокоило нарастающую революционную обстановку, и все шире разверстывалась волна настоящей революции.
Поп Василий продолжал служить службу за христолюбивое воинство. Несмотря на то, что имения помещиков охранялись солдатами, вооруженными винтовками, они же убирали с полей хлеб. Но сами помещики в имениях не оставались, а стремились уехать в города, где их не могли опознать.
В деревне сохранялось тяжелое положение – работать некому. Правительство Керенского пошло на то, что военнослужащих, от 40 лет и выше, решило отпустить по домам до особого распоряжения. Прибыл и мой отец, как будто бы положение облегчилось, но это была временная заплата на прорвавшееся платье.
Пробыв дома недолго, отец в августе опять был отозван в армию, но попал уже не на Западный фронт, а на Румынский. По его рассказам, когда они туда ехали в эшелоне, то на больших станциях выступали агитаторы от большевиков, в своих речах показывали гниль Временного правительства во главе с Керенским.
После заключения Брестского, невыгодного для нашей страны, договора армия распускалась по домам. После трехлетней бойни на фронтах поехали солдаты домой увидеть свои семьи. Причем разрешено было брать с собой личное оружие, имея в виду, что на местах можно встретить ожесточенное сопротивление со стороны помещиков и капиталистов.
Прибыв на родину, по домам, солдаты приступили к дележке помещичьих имений. Мне лично пришлось видеть такую обстановку.
В имении помещика Аникеева идет дележка, где принцип был такой: кто находился на фронте в боевых частях – получает избу или лошадь, или корову и другое более ценное имущество.
Кто в войну проходил службу в резерве или в тыловых частях – пару барашков, теленка и что-нибудь другое менее ценное.
Сам барин Алексей Николаевич Аникеев в это время находился дома, в имении, и все означенное видел своими собственными глазами. Долго в доме он находиться не мог, а вынужден был возвратиться к месту службы в Петроград, где работал в должности начальника станции одного из вокзалов.
Доехал до станции Ртищево, там принял яд и отравился. Не вытерпел всего, что делается в его имении. Когда это случилось, его брат, которого все звали Андрюша, как раз возвратился в имение с фронта. Он был в офицерском звании поручик, но только без погон.
Этот самый Андрюша пришел во двор, где происходила дележка скота солдатами – фронтовиками – и обратился к ним с просьбой: «Дайте пару коров или коней и пару овец на похороны брата». Его и слушать никто не захотел, а прямо сказали: «Убирайтесь, пока цел».
Дележка помещичьих имений проходила там, где в селах имелись помещики, а где они отсутствовали, там прибывшим фронтовикам с оружием делать было нечего.
И вот товарищи из прилегающего большого села Студеновка организуют обоз из ста, примерно, подвод, сами вооружаются винтовками и ночью нападают на села, где имеются помещики, забирают оставшийся у помещика скот, хлеб из амбаров и уезжают. На почве этого происходит борьба между селами, то есть одни нападают, другие защищаются, оставляя поделенное в свою пользу.
От нашего села километрах в 15 находилось особенно крупное помещичье имение барыни Берновой, там даже имелся большой спиртоводочный завод. Там же стояли несколько баков большой емкости, наполненных спиртом 90 градусов. Все было в полной сохранности, так как эту выработанную продукцию барыне реализовать не удалось.
Началась дележка и этого зеленого змия, причем только между теми жителями, на чьей земле находился завод. Спирт развозили по домам в простых деревянных бачках и им заливали всю имеющуюся в наличии оловянную посуду, даже во дворе скотские кадушки и колоды.
Доходило до смешного. Подчас коровы напивались спирта и поднимали страшный рев. Добирались и свиньи, отчего становились временами сумасшедшими и кидались то в одну, то в другую стороны. Спирт, как говорится, тек рекой.
О таком событии узнали люди Нижегородской, Владимирской, Московской и других промышленных губерний, и отдельные ловкачи в спекулятивных целях стали приезжать за спиртом.
В нашем селе тоже оказалось большое количество спирта, потому что многие ездили в село Мещерское, где находился этот завод, там по дешевой цене скупали спирт, а тут спекулянты продавали по повышенным ценам.
От нашего села в двух километрах находилась железнодорожная станция, где располагался небольшой продотряд, в задачу которого входило вести борьбу со спекуляцией, в частности отбирать хлеб, находящийся в руках так называемых мешочников, и спирт. Но спекулянты спиртом устраивали трюк маскировки.
Свиной желудок обделают, высушат его как следует и наливают спиртом, а в него входит примерно две четверти. Прячут в подушечную наволочку, а в вагоне кладут под голову; так провозили продолжительное время.
Как не хитрили, а все-таки оказались разоблаченными. Красноармеец продотряда штыком ткнет, тут из подушки и потечет спирт. Тогда появляется следующий мошеннический трюк: коровьи и свиные кишки обделывают, просушат, наливают спиртом, обвязывают кушаком и подпоясываются. И этот поступок был в дальнейшем разоблачен.
1918 год был годом, когда укреплялась Советская власть, а на ее пути становились разные проходимцы, отпрыски старого общества.
Весна 1918 г. – конец учебы в церковно-приходской школе и начало экзаменов. В экзаменационную комиссию входили поп, отец Василий, местный мужик из земледельческой семьи, бывший волостной старшина Доронин Сергей Михайлович и две учительницы – Никитина Александра Наумовна и Кромина Мария Кузьминична. По всем задаваемым мне вопросам получали отличные ответы, но по поведению – 4.
Общий вывод – отлично, то есть сдал с похвальным листом. На поведении отразилось избиение кота учительницы и карикатура на отца Василия, нарисованная мною на грифельной доске. В этом вопросе память у них оказалась достаточно свежей.
После наших экзаменов двери в школу попу Василию были закрыты, так как церковь постановлением правительства была отделена от государства. На этом моя учеба закончилась.
Дальнейшая жизнь – с отцом в поле: пахать, полоть посевы, косить луга.
Был такой случай: весной 1918 г. с отцом обрабатывали землю непосредственно в разгромленном имении помещика Аникеева, отец пахал, а я, с молотком и щипцами, пошел в дом барина, который полуразоренным еще стоял. Мне там понравились дверные ручки – костяные и хрустальные, которые я стремился отвернуть и взять с собой. Стучал, работая над ними.
Вдруг слышу, кто-то в соседнюю комнату зашел и ногами постукивает. Выглянул, а это тот самый Андрюша, брат барина, о котором речь шла выше при описании дележки скота в имении.
Причем Андрюша был не один, а с каким-то человеком. Оба они с винтовками. Из всего видно, что люди были из эшелона чехословаков, стоящих в Сердобске.
Видно, Андрюша решил навестить свое разгромленное имение. Дальше они пошли к сараю,
где в летний период находились овцы нашего села. Посмотрели и ушли.
Мы об этом сообщили председателю Совета, в ночь выслали на хутор группу бывших солдат с винтовками. Правда, все обошлось благополучно и ничего не произошло, все было спокойно. Да и вообще, в нашей местности в 1918 г. серьезных событий не случилось.
Публикацию подготовил
Евгений Белохвостиков
