Самое читаемое в номере

Дедушка из «Моего алфавита»

A A A

Мне уже приходилось давать в «Улице Московской» материал памяти моего деда, Михаила Александровича Мануйлова. Это было, кажется, еще до моего 50-летия. А сейчас мне уже 60 лет, и, наверное, в основе желания вспомнить про деда публично не столько что-то сильно новенькое,
сколько стремление отдать моральный долг ему и людям его времени. Почему «Дедушка» из «Моего алфавита»? Просто это главка про деда из книги «Мой алфавит», написанной мною в 2016-2017 годах.

Дедушка, Мануйлов Михаил Александрович (1904-1966). В 15 лет стал сиротой (в 1910 г. умер отец, а в 1919 г. умерла мать) и потому всем, чего достиг, обязан себе и немножко происхождению. Мама моя вспоминала, что у деда была хорошая, грамотная речь, было видно, что он из хорошей семьи, хотя и не получил достаточного образования.
В Москве он учился в четырехклассном городском училище, но не окончил его. На самом деле в таких училищах учились по 6 лет, в первом и втором классе – по 2 года, и они давали образование, сравнимое с 7-леткой при советской власти.
Но в августе 1918 г. 14-летний Миша Мануйлов (14 лет ему исполнилось 3 июня) поступил на работу в Главный Комитет государственных сооружений курьером. А в августе 1919 г. он покинул Москву и более в нее не вернулся, ну разве только проездом бывал.
Благодаря генерал-майору Кильгянкину Александру Ивановичу, военному комиссару Пензенской области в 2000-2007 годах, мне удалось познакомиться с личным делом моего деда, который прослужил в Красной и Советской Армии, включая пребывание в Действующей Армии в годы Отечественной войны,  свыше 27 лет. В автобиографии, что имеется в этом деле, датированной 26 сентября 1948 г., дед мой аккуратным почерком описал свой жизненный путь.
Так что официальная биография деда мне известна и понятна.  Но в личном деле отсутствуют указания или намеки на те детали биографии, которые могут пролить свет на семейные тайны.
И первая из них – почему 15-летний юноша покинул Москву? Только ли потому, что стал сиротой и вынужден был сам зарабатывать себе на жизнь? Или к отъезду его подтолкнуло происхождение? Или же им двигал дух приключенчества и авантюризма? К сожалению, на этот счет сегодня можно только строить домыслы и догадки.
И одна из них состоит в том, что он мог опасаться родственных связей. Сам-то он был из небогатой семьи, из мещан, то есть был выходцем из городского среднего класса того времени.
Но, возможно, что его родственники по отцу входили в число тех, кто был чужд советской власти. И я полагаю, что решение оставить Москву в поисках лучшей или самостоятельной жизни было ему подсказано кем-то из старших родственников.
В Москве оставалась его родная тетка, родная сестра его отца, Мануйлова Вера Дмитриевна: до Октябрьского переворота 1917 г. она преподавала в Женском профессиональном училище им. Варвары Лепешкиной, жила в доме Общества купеческих приказчиков, работающих в этом училище, на Большой Серпуховской, 50, имела в квартире телефон, то есть ее можно причислить к лицам интеллектуальных профессий или к интеллигенции.
Она приезжала в 1953 г. к деду в Неверкино, чтобы навестить перед смертью племянника, ей уже было за семьдесят. Всю жизнь, как я понимаю, она прожила в Москве, но, имея в ее лице родственную душу и опору, дед в Москву так и не вернулся.
Год он работал в Самаре, в Управлении по постройке железной дороги Безенчук-Николаевск-Ершов, курьером, а затем два года в Харькове – тоже курьером, в Украинском Государственном Комитете государственных сооружений.
С июня 1922 г. по октябрь 1926 г. Михаил Мануйлов работал в Управлении по постройке железнодорожной линии Мерефа-Херсон: был помощником шофера, проводником вагонов, рабочим телеграфа. (Мерефа, очевидно, окраина Харькова, потому как другое название этой железной дороги Харьков-Херсон).
В октябре 1926 г. Днепропетровский горвоенкомат призвал его в ряды Красной Армии и определил в 30 Иркутскую имени ВЦИК стрелковую дивизию, где дед служил до октября 1928 г. Дивизия стояла на Украине и принимала участие в борьбе с остатками национального повстанческого движения. Наверное, это имел в виду дед, когда говорил моей маме, что ему довелось служить в ЧОНе.
Чуть больше трех лет, с января 1929 г. по март 1932 г., Михаил Мануйлов работал на Днепропетровском металлургическом заводе: электриком, электросварщиком, техником-хронометражистом, заведующим бюро технического нормирования электросварочного цеха. Здесь же 1 июня 1931 г. он окончил Рабфак при металлургическом институте.
В 1933 г. директором Рабфака стал студент металлургического института Леонид Ильич Брежнев. Дед к этому времени уже год как  был переведен в  кадры РККА.
Служил командиром взвода отдельной роты связи, командиром взвода школы младшего комсостава, преподавал связь на курсах усовершенствования комсостава При-волжского военного округа, перед самой войной был начальником школы младшего комсостава отдельного батальона связи стрелковой дивизии в Сызрани.
А в мае 1941 г.  получил назначение в 41-ю танковую дивизию, стоявшую на западной окраине Владимир-Волынского на должность «адъютант старший» отдельного батальона связи. «С этой частью, – писал дед в автобиографии, – участвовал в боях с первых дней войны до сентября месяца на направлении: Дубно, Ровно, Новоград-Волынский, Житомир, Коростень».
41-я танковая дивизия была одной из самых оснащенных и боеспособных в Киевском Особом военном округе. В ее составе было 415 танков, в том числе 342 средних танка БТ-26.
1 июля дивизия принимала участие в танковом сражении под Дубно, которое, если брать по числу участвовавших с обоих сторон танков (3128 танков РККА и 728 танков вермахта), явилось крупнейшим танковым сражением Второй мировой войны.
По оценке Жукова, оно сорвало план быстрого захвата немцами Киева.
В докладе командира 41 ТД полковника Павлова помощнику командующего Юго-Западным фронтом по танковым войскам о действиях дивизии под Дубно сказано: «После форсированных четырехдневных маршей дивизия сосредоточилась в районе Карпилувка (70-75 км севернее Дубно). Здесь же в 14-15.00 1.7.41 г. получен приказ командира 22-го механизированного корпуса атаковать (противника) в направлении п. Цумань, п. Олыка, Долгошие, Дубно и к исходу дня овладеть Дубно.
Дивизия с потрепанной материальной частью в количестве 80-90 танков приступила к выполнению задачи. Уничтожив в п. Олыка батарею противника, 6 противотанковых орудий и несколько десятков мотоциклистов, (дивизия) к 22.00 1.7. 41 г. подходила к Долгошие. Тут же был получен приказ командира 22-го механизированного корпуса немедленно повернуть назад и отходить по старому маршруту.
Внезапный отход позволил противнику перейти к короткому преследованию и бомбардировке отходящих частей. Мосты в п. Олыка были разбиты авиацией противника, и дивизия в течение 5-6 часов в районе п. Олыка, п. Цумань подвергалась сильной бомбардировке».
Как рассказал мне некогда друг деда Егор Васильевич Попов, дед про сорок первый год говорил ему так: «Не успели окопаться, как следует приказ отступать».
19 июля в 41 танковой дивизии оставался 1 танк.
Моему деду повезло: он с остатками своей дивизии (на 14 августа 1941 г. в составе 41 ТД числилось 583 человека) вышел из окружения, что было устроено вермахтом соединениям РККА под Киевом.  
С октября 1941 г. по декабрь 1942 г. мой дед Михаил Мануйлов служил в Управлении связи Калининского, затем Западного фронтов. Должность его называлась начальник направления связи штаба фронта к штабу армии. То есть майор Мануйлов отвечал за то, чтобы командующий фронтом Иван Степанович Конев и начальник штаба фронта Матвей Васильевич Захаров могли в любой момент поговорить с командующими 29 и 30 армий.
major manuylovСо слов товарища деда Егора Васильевича Попова, знаю, что Конев, переходя с Калининского фронта на Западный, в числе штабных офицеров, которых он взял с собой, взял и моего деда.
«Конев ценил Михаила Александровича», – говорил мне Попов 30 лет назад. Сожалею, что мне в 28 лет не пришло в голову подробнее расспросить Егора Васильевича о тех разговорах, что они вели с дедом о войне.
3 декабря 1942 г.  в рамках второй Ржев-ско-Сычевской операции, известной теперь еще и как операция «Марс», в штурме Ржева приняла участие и 30 армия, за связь с которой отвечал майор Мануйлов. Командовал 30 армией генерал-лейтенант Колпакчи.
По подсчетам историков, безвозвратные потери Красной Армии в боях за Ржев в 1942-1943 годах составили свыше 600 тысяч человек.
Но дед говорил моей маме 20 лет спустя, что он уважал генерала Колпакчи за то, что тот берег солдат.
В январе 1943 г. майор Михаил Мануйлов был откомандирован в резерв Главного управления связи Красной Армии. Мама, наверняка со слов деда, говорила, что будто было решение Сталина отозвать из Действующей Армии офицеров старших возрастов и направить их в военные училища, чтобы они обучали будущих командиров.
В 1943 г. дед мой преподавал службу связи в Куйбышевском училище связи, а с января 1944 г. по июнь 1947 г. преподавал связь и радиотехнику в Сызранском танковом училище.
В списке преподавателей тактического цикла Сызранского танкового училища по  состоянию на 1 декабря 1944 г. есть характеристика на майора Мануйлова Михаила Александровича: «Как военный педагог, обладает опытом и комплексом знаний вполне достаточных для отработки программы обучения. Проводные средства связи знает отлично, радиосредства – посредственно, но в процессе работы осваивает их вполне успешно. Дисциплинирован, вежлив, настойчив. Хорошо работает над повышением своих знаний. Командир растущий. Партии Ленина-Сталина и социалистической родине предан.
Занимаемой должности вполне соответствует. Может быть использован старшим помощником по проводной связи начальника связи армии».
Характеристику дал начальник цикла полковник Бухаров Василий Петрович, 1888 года рождения, выпускник Одесского военного училища (1910 год), поручик Нежинского пехотного полка (1913 год), участник Первой мировой войны, в немецком плену с сентября 1914 г. по декабрь 1918 г. В РККА с 1919 г.
major manuylov2

 

Майор Мануйлов на полигоне танкового училища в Сызрани


 

В январе 2008 г. средний сын деда, Валентин, живший в 1944 г. с матерью и старшим братом в Сызрани, в своих коротких воспоминаниях по моей просьбе написал: «пришел какой-то дядя в шинели, они с мамой обнялись, так мы с братом узнали своего отца, Мануйлова Михаила Александровича. Он стал работать в танковом училище преподавателем связи. Помню: как он очень аккуратно чертил с другими офицерами какие-то схемы, как брал на учения брата Игоря, где он много лазил по танкам».
В июне 1947 г., после того, как танковое училище в Сызрани расформировали, дед был назначен на должность военного комиссара Неверкинского района Пензенской области, где он служил до января 1955 г.
Вышел на пенсию в звании подполковника, за выслугу лет был награжден орденами Красного Знамени (1950 год) и Красной Звезды (1945 год), медалью «За боевые заслуги» (1944 год), но ни одна из этих наград в семье не сохранилась: будто бы после его смерти награды забрал военкомат. Сохранилась лишь медаль «За оборону Киева», которую участникам боев за Киев, оставшимся в живых, вручали уже много лет спустя после войны.
Член ВКП (б) с 1930 г., дед состоял в партийных бюро подразделений, и даже в парткомиссии при политотделе спецчастей 7 стрелкового корпуса. Как раз в те годы, когда проходили массовые чистки командного состава РККА.
В июне 1937 г. в числе арестованных оказался и командующий 7 стрелковым корпусом, где служил дед, Фёдор Фёдорович Рогалёв: на него дали показания 33 арестованных. В ходе следствия Рогалёв подвергался избиениям, в результате признал себя виновным в участии в военно-фашистском заговоре, 14 сентября был приговорен к высшей мере наказании и в тот же день расстрелян.  
Наверняка, деду неоднократно приходилось голосовать, как велела линия партии. И очевидно, он научился держать язык за зубами и не показывать вида, что он думает и чувствует на самом деле.
Я думаю, что деду повезло с его возрастом и с должностями, что он занимал в те годы. Он оказался в кадрах РККА в возрасте, когда его сверстники уже давно служили и достигли званий и должностей, которые были на виду. Чистки, как я понимаю, коснулись прежде всего высшего командного состава. Командиров в звании лейтенантов, старших лейтенантов, капитанов чистки затронули в меньшей степени.
Наверное, в его пользу играл и его ровный характер, дружелюбное отношение к людям и отсутствие высокомерия, что обычно раздражает других людей и провоцирует их на конфликт. На мое счастье, среди тех, с кем деду довелось до войны служить, не нашлось подлецов, которые бы на него донесли в органы.
major manuylov1

Майор Мануйлов – стоит второй справа. Накануне расформирования Сызранского танкового училища, 1947 г.


 

В конце августа 1958 г. или, быть может, в первых числах сентября, когда меня, 9-месячного, привезли в Неверкино, дед был уже на пенсии. Ему было 54 года, он был болен эмфиземой легких, страдал от астмы, и я оказался для него тем объектом или подарочком, которому он мог посвятить остаток своей жизни.
Его младший сын, Владимир, 1950 года рождения, умер во младенчестве, и свою любовь к детям дед перенес на меня. Как я сейчас понимаю, дед для меня стал в мои ранние годы тем мужчиной, который и сыграл решающую роль в формировании моего характера, в отношении к миру.
В письме к бабушке Соне из Орска от 31 октября 1959 г. дедушка Миша писал про меня: «Мы каждый день ходим с ним гулять, он это очень любит, много ходим, или в парке за Уралом, или по городу, ему нравится заходить в магазины, и там смотрит на разные вещи, в особенности любит смотреть игрушки, но он их не просит».
В памяти моей он остался как человек очень спокойный, уравновешенный, безо всякой агрессии. Я бы даже сказал, сдержанный он был человек, прежде всего на эмоции, скупо улыбался, хотя на фотографиях, где сам он еще ребенок и подросток, видно, что от природы он был общительным и жизнерадостным.
Сдержан и даже замкнут он был дома, в присутствии бабушки, а в общении с приятными ему людьми, на улице или в гостях, был вполне даже разговорчив, и порой даже проявлялись у него нотки озорства.
Дед был высокий, 178 см роста, худощавый, не помню его сгорбленным. Мама говорила мне в юности, что походка у меня, как у деда, а у него выправка была офицерская.
Собственно ярких эпизодов, что сохранились в моей памяти от совместного времени с дедом, несколько.
Одно из самых ранних: лежу вечером на кровати справа от деда, на правом боку лежу, дед говорит мне, что пора спать, а мне не спится, и я вожу пальчиком по рисунку ковра, что висит на стене перед моими глазами. Он опять говорит мне, что надо спать, перестаю водить пальчиком по ковру, закрываю глаза. Дед вновь повторяет: «Валя, давай засыпай». А я не понимаю, как он может знать, что я не сплю.
Вот дедушка летним днем во дворе своего дома в Неверкино: возле заднего крыльца при помощи сапога разогревает самовар.
Вот мы идем с ним по улице, очевидно, из военкомата, или от его друга Егора Васильевича Попова, который служил в те годы райвоенкомом. Подходим к каменному строению, в котором располагается чайная или рюмочная, дед заходит внутрь (по словам его сына Александра, он всегда выпивал перед обедом 100 грамм), а я остаюсь на улице: смотрю, как лошади на привязи едят овес, что в мешках, подвязанных к их мордам.
В другой раз, зимой, мы возвращаемся от Поповых на санях, хотя идти там до дедушкиного дома не более километра. Время еще светлое, хотя зимой рано темнеет, значит, обед был. Вокруг порыжевший снег, мороз не чувствуется, воздух с сырцой. Дедушка улыбается, чем-то необыкновенно доволен. И у меня ощущения радости и счастья.
Лето. Выезжаем с дедом и его друзьями Поповыми в лес за грибами. На телеге поднимаемся в гору в сторону Кузнецка, проезжаем несколько километров и въезжаем в лес. Взрослые – дед, Егор Васильевич, его жена Любовь Федоровна – берут ведра и уходят в лес.
Лошадь привязывают к дереву, и мы с Таней, младшей дочерью Поповых, старше меня на 7 лет, остаемся одни на телеге. Страшно. Мерещатся волки.
Опять лето. Играю в пыли на улице с мальчишками. Мимо проезжает эмка и останавливается у нашего дома. Бегу к дому. Это прокурор района Чинкин приехал за дедом, чтобы съездить вместе с ним на рыбалку.
Дед берет меня с собой. По дороге лопается шина, на пыльной дороге поймали гвоздь, дед с прокурором долго на жаре меняют колесо. Я маюсь от безделья.
Наконец, Кадада, высокий обрывистый берег, за нами глухой лес. Уже стемнело, горит костер, варится уха, дед с прокурором о чем-то говорят, меня укладывают в палатку.
У деда явно хорошие руки. Он умел выпиливать лобзиком и выжигать по дереву. Сохранились две вещи, сделанные дедом при помощи лобзика.
Прибор чернильный, сделанный из тонкой фанеры: в основе плоский ящичек для ручек и карандашей, на нем два квадратных ящичка для чернильниц, и сзади стеночка, на которой рисунок – мишка косолапый в лесу. Впрочем, каждая деталь чернильного прибора украшена рисунком, сделанным в технике выжигания.
Прибор этот как стоял 50 лет назад в доме в Неверкино, так и стоит в нем до сих пор. А у меня сохранилась фоторамочка с моей детской фотографией: рамочка тоже вырезана дедом при помощи лобзика, и на ней рисунок в технике выжигания.
На мою просьбу вспомнить, каким они запомнили своего отца, его сыновья Валентин и Александр ответили скупыми эпизодами.
Александр еще мальчиком заходил к отцу в военкомат и увидел, что на разных бумагах дед расписывался по-разному: на одних пара букв, а на других полная фамилия. Он спросил, отчего так. Дед ответил, что на ответственных бумагах и расписываться надо ответственно, то есть полной фамилией.
Валентин Михайлович поведал историю, как отец помог ему устроиться в Днепропетровске  на работу. По окончании средней школы Валентину не удалось поступить в институт. И отец его, Михаил Александрович, узнав из газеты «Правда», что друг его по совместной работе на Днепропетровском металлургическом заводе по фамилии Ложков награжден орденом Ленина и занимает должность главного технолога завода, списался с ним и попросил взять на работу сына Валентина. По словам Валентина Михайловича, отец учил его, что с людьми надо быть честными, и когда хвалишь, и когда наказываешь. Нужно всегда объяснять людям, за что наказываешь.
К сожалению, дед мало рассказывал сыновьям про себя. Не принято было у его поколения говорить с детьми о своем прошлом, о своих предках. «Строгий был на язык», – сказал в этой связи про отца его младший сын Александр.
Другой мой дядя, Клиот Александр, которому в молодости довелось видеть моего деда Мишу от силы раз пять, сказал про него: «Молчаливый был человек, аккуратный в выражениях, ни в какие беседы не вступал, на вопросы отвечал односложно, иногда иронично». И добавил: «Время было чудное. Чуть больше года прошло после XX съезда партии, страх еще был силен».
Как кадровый офицер Советской Армии, которому довелось пережить время репрессий, пройти через отступление 1941 года, дед, очевидно, понимал, что все это закрытые темы для разговоров дома. И сыновья еще не выросли, не созрели для таких тем. Ну а в апреле 1966 г. дед умер.
«Военную тайну хранить умеет», – сказано про него в служебной характеристике, подписанной пензенским облвоенкомом полковником Шелоумовым 17 сентября 1947 года.
Семейную историю он тоже бережно хранил. Потому она и стала для его сыновей и внуков тайной.

2-3 мая 2016 года

Прочитано 1112 раз

Поиск по сайту