Самое читаемое в номере

Очерки русской крамолы

A A A

Данная статья написана на основе исследования, результаты которого описаны в материале Владимира Козлова «Крамола: инакомыслие в СССР во времена Н. Хрущева и Л. Брежнева (По материалам Верховного суда и Прокуратуры СССР)» (журнал «Общественные науки и современность, 2002 г., № 3). Владимир Козлов – историк, до 2013 г. работал в Государственном архиве РФ, руководил Центром изучения и публикации документов Госархива.


Фокус на диссидентов
Статья Владимира Козлова посвящена исследованию инакомыслия в СССР. Автор обращает внимание на то, что подавляющее большинство подобных изысканий в России грешат очевидным «диссидентоцентризмом».
Почти вся история народного сопротивления режиму с момента смерти Сталина и вплоть до начала 1960-х годов фактически рассматривается как «недоразвитое диссидентство».
В этой же традиции, все параллельные собственно диссидентскому движению 1960-1970-х годов формы антиправительственной деятельности либо сливаются с ним, либо игнорируются (например, локальные подпольные группы, «листовочники», анонимщики, «осквернители» и авторы антисоветских высказываний).
Автор убежден, что инакомыслие (в широком смысле) в СССР, безусловно, не ограничивается диссидентством – деятельностью небольшой группы в основном столичных интеллигентов, занимавшихся подпольной правозащитой и самиздатом.
«В самом деле, трудно назвать диссидентом и инакомыслящим недовольного зарплатой рабочего, напившегося с горя и назвавшего И. Сталина сволочью, Н. Хрущева свиньей или Л. Брежнева болваном. Точно так же трудно считать диссидентской деятельность, связанную, например, с распространением антиправительственных листовок и подметных писем, тем более создание подпольных организаций, например, маоистского, фашистского или сталинского толка», – пишет Козлов.
Автор считает, что простонародная критика режима гораздо более адекватно отражала традиционные паттерны российской антивластной оппозиционности. Именно эти смутные и эклектические идеи сыграли, может быть, бОльшую роль в крушении советского коммунизма, чем интеллектуализм диссидентов с его изысканными, но малопонятными простому народу идеями изменения общества и власти.
При этом социально-психологический портрет «массового антисоветчика» по большей части неясен и размыт.
Владимир Козлов: «Для того, чтобы пояснить мое отношение к современному уровню знаний об оппозиции коммунистическому режиму, приведу только одну иллюстрацию. Все помнят открытый протест группы московских диссидентов на Красной площади против ввода советских войск в Чехословакию в 1968 году.
Между тем в делах отдела по надзору за следствием в органах государственной безопасности Прокуратуры СССР автором было найдено еще 23 дела с информацией о различных «антисоветских проявлениях» (листовки, анонимные письма, устные высказывания в тесном кругу друзей и публично) в связи с тем же событием. И речь идет только о делах, дошедших до суда.
А сколько еще людей было «профилактировано» или посажено в «психушку». Одним словом, пока историки будут иметь дело только с яркими символическими примерами, наше понимание эпохи «либерального коммунизма» рискует остаться в плену мифов и антимифов, созданных самой эпохой».

 


Крамола
Чтобы прояснить феномен сопротивления и недовольства масс в СССР (в отличие от от диссидентства), автор заходит с другой стороны и вводит термин «крамола».  В словаре Даля этому слову дается значение: «возмущение, мятеж, смута, измена, оковы, лукавые замыслы».
По мнению Козлова, словосочетание «лукавые замыслы» очень точно отражает подозрительное отношение правящего коммунистического режима к образу мысли своих подданных.
«Другими словами, крамола – это не самоназвание той или иной группы инакомыслящих, а квалификация властью традиционной для России ситуации противостояния народа и правительства, оценочное суждение политической элиты, ее сторонников и приспешников о своих реальных или потенциальных противниках», – объясняет Владимир Козлов.
Есть такой советский анекдот. На вопрос анкеты, колебались ли вы в проведении генеральной линии партии, Рабинович ответил: «Я колебался вместе с линией».
По мнению Козлова, именно такое поведение в СССР властью считалось абсолютно верным. А любое отклонение от «генеральной линии партии», от точки зрения, объявленной руководством, объявлялось крамолой.
При этом абсолютно неважно, в какую именно сторону идет девиация – вправо или влево, в осуждение или в излишнюю поддержку. Для власти здесь важен сам факт отклонения от предписанного.
Владимир Козлов полагает, что поражение идеологии коммунизма случилось как раз из-за того, что в стране в определенный момент появилось политическое разномыслие. Автор вспоминает высказывание Сталина о правых и левых уклонах в партии: «Оба хуже» и делает вывод: это был не просто пример мрачного юмора вождя.
Владимир Козлов: «Его инстинкт политического самосохранения вновь оказался непогрешимым. Вполне религиозное, точнее, сектантское, отношение коммунистов к инакомыслию как к ереси допускало на каждый данный момент только одну-единственную интерпретацию Истины».
Власть преследовала внережимность, внесистемность своих подлинных и мнимых оппонентов, их нежелание или неумение вписаться в эталонные рамки «законопослушного гражданина».
В результате в фондах Верховного суда и прокуратуры СССР оказывались документы по поводу совершенно разных событий: сведения об античеченских высказываниях русских жителей г. Грозного и об антирусских выступлениях чеченцев, о судебных приговорах за проявления русского шовинизма и антисемитизма и за «сионистскую пропаганду», материалы с коммунистической («ревизионистской») и с фашистской критикой правящего режима.


 Миф о Хрущеве, придуманный Хрущевым
Первая часть статьи Владимира Козлова, которая стала основой для данного материала в «Улице Московской», касается в
основном периода правления Никиты Хрущева.
После смерти Сталина советская юстиция отказалась от концепции, по которой признание обвиняемого считалось «царицей доказательств». В середине 1950-х годов обязательным требованиям стал сбор основных доказательств (свидетельские показания, вещественные и письменные доказательства, заключения экспертиз и т. п.). Принималась во внимание возможность самооговора обвиняемого – из желания скрыть более тяжкое преступление, в силу моральной подавленности или просто непонимания сущности предъявленного обвинения ввиду неграмотности.
Власть стала более либерально относиться к фактам хранения книг или статей «врагов народа». Если в сталинские времена это было основанием для жестокого приговора, то при Хрущеве следовало еще доказать факт распространения данной литературы. А если распространения не было, не признавался и контрреволюционный умысел.
Не сразу, но постепенно советская юстиция перестала квалифицировать обычных хулиганов как антисоветчиков. Если человек в нетрезвом состоянии допускал какие-то крамольные высказывания, то прокуратура СССР требовала дополнительных данных – произносил ли подобные речи подсудимый ранее, будучи трезвым. Если нет – гражданин признавался просто хулиганом и  отсиживал свои безобидные 15 суток.
Похожие изменения произошли в части квалификации преступлений как «террористических актов». Если, например, ревнивый муж бил морду председателю колхоза, это не обязательно считалось государственным преступлением, если в деле не находили контрреволюционного умысла.
При Хрущеве впервые признали возможность «лично-бытового характера» подобных действий.
В целом, отмечает автор, правила игры в хрущевские времена стали более понятными, граждане уже могли приспосабливаться, адаптировать свое поведение к ним. Однако это было единственное, что принципиально изменилось со сталинского периода в плане отношения к крамоле.
Владимир Козлов: «Человек теперь знал, что «можно» и чего «нельзя» делать. Именно это (и ничто иное) создавало субъективное ощущение большей свободы. Власть меньше стала злоупотреблять законом, но сам закон не сделался от этого более справедливым. Восстанавливались нормы «социалистической законности», но сама законность по-прежнему была «социалистической» – жестокой и противоречивой.
При Хрущеве перестали сажать совершенно невинных людей, но само извращенное понимание «вины» личности перед режимом осталось вполне сталинским».
Впрочем, автор отмечает еще одно новшество «либерального коммунизма»: постепенный отказ от судебного преследования в отношении большинства людей. На смену ему пришла практика «мягкого давления» – профилактические беседы, «отеческое» запугивание, предупреждения, сделанные под подписку.
Миф о «либерале» Хрущеве, отмечает Козлов, выступает сегодня в качестве самоочевидной истины. Однако к созданию этого мифа приложил руку сам Хрущев. В действительности изучение его эпохи дает нам примеры отнюдь не либерального свойства.


Массовые «посадки» и массовые беспорядки
О том, чтобы задокументировать деятельность своих критиков, власть позаботилась сама. Речь идет о материалах отдела по надзору за следствием в органах государственной безопасности Прокуратуры СССР.
Авторы исследования серьезно подошли к делу, они явно умеют работать с документами. За 3 года было просмотрено около 70000 дел за 1953-1985 гг.
О репрезентативности выборки говорят следующие цифры: в 1957-1985 гг. за антисоветские агитацию и пропаганду и тому подобное было осуждено 8124 человека. А исследователи изучили сведения о 4855 «крамольниках», что составляет около 60% от общего числа осужденных.
Итак, продолжая разговор о «либеральном» Хрущеве, автор приводит данные
за 1957 и 1958 гг. В это время отмечается грандиозный всплеск борьбы с «антисоветчиной» – 1964 и 1416 осужденных соответственно.
В последующие годы за антисоветские агитацию и пропаганду сажали куда меньше – по нескольку десятков человек в год. То есть мы видим всплеск политических репрессий при Хрущеве, причем уже после знаменитого ХХ съезда. Эти данные несколько противоречат мифу о «хрущевской оттепели».
Автор отмечает, что оппозиционность хрущевскому режиму в народе носила в значительной мере просталинский характер.
Владимир Козлов: «Пребывание Хрущева у власти как бы обрамлено массовыми волнениями, имевшими более или менее очевидную просталинскую окраску. Его начало ознаменовалось известными волнениями в Тбилиси в марте 1956 года, начавшимися именно под лозунгом защиты Сталина и лишь затем получившими довольно отчетливое националистическое и сепаратистское звучание.
Последними же крупными массовыми беспорядками эпохи Хрущева были малоизвестные волнения в 1963 году во время празднования годовщины Октябрьской революции в азербайджанском городе Сумгаите.
Бунт спровоцировало требование властей убрать из праздничных колонн портреты Сталина, которые до сих пор участники демонстраций беспрепятственно проносили перед трибунами на центральной площади города».
Во время беспорядков в Сумгаите были избиты представители власти, разгромлен отдел милиции. В толпе слышались возгласы: «Долой Хрущева!» В ходе стрельбы был случайно ранен двенадцатилетний мальчик.
Неприязнь к «популисту» Хрущеву была хорошо заметна и в начале 60-х, когда вождь в значительной степени утратил свою популярность.
Примером этого служит забастовка 1962 г. в Новочеркасске, в ходе которой всплыл лозунг «Хрущева на мясо!» В то время угрозы террористических актов в адрес руководителя страны получили широкое распространение. Однако эта тема, отмечает Козлов, все еще остается малоизученной.


Крамола в цифрах
Интересно, что за  антисоветские преступления при Хрущеве чаще всего судили представителей наиболее передового (по идее) класса – рабочих. Крестьянство и интеллигенция в этом смысле вели себя относительно спокойно. В пиковый 1957 г. доля осужденных рабочих резко выросла и достигла почти 50% от общего числа.
Автор в основном рассматривает данные за 1956-1957 гг., потому что на этот период пришлось более 40% всех «политических посадок» за время «либерального коммунизма» (с 1953 по 1985 гг.)
Антисоветской агитацией и пропагандой занимались в основном одиночки (91,3% осужденных). По данным Козлова, больше половины осужденных (57%) оказались в заключении просто «за разговоры», хотя и были настроены если не враждебно, то по крайней мере критически по отношению к режиму и его политике.
Еще 3% «антисоветчиков» составляли наивные люди, решившиеся критиковать власть в открытую, не видя в этом никакого криминала. Сознательными оппонентами власти можно считать только авторов листовок и антисоветских анонимок, полагает автор. Это 31% от общего количества.
Люди критиковали советскую власть, колхозы, ситуацию с правами и свободами граждан (33,7%). Еще 13,5% критики стало реакцией на разоблачение культа личности. «Причем власти не отделяли тех, кому эти разоблачения показались недостаточными, от тех, кто полагал их излишними и неправильными. Главное было в том, что и те и другие «высказывались» против воли начальства, уже сообщившего народу о «правильном» образе мысли», – поясняет Владимир Козлов.
Еще 27,3% осужденных ругали власти за внутреннюю политику СССР. «Неправильно» отреагировали на события 1956 г. в Венгрии 8,2%. 8% допустили «антисоветские высказывания на религиозной почве». 9,3% осужденных обвинялись в «буржуазно-националистических контрреволюционных высказываниях».
Устная крамола, по сравнению с письменной, отличалась значительно большей резкостью тона и выражений, отмечает Козлов.
Такой особый вид преступлений, как распространение антисоветских листовок, был характерен в основном для молодых образованных мужчин. Больше половины «листовочников» (58,1%) составляли люди в возрасте до 24 лет.
В 1956-1957 гг. листовки в основном писали от руки (в 64 случаях из 71, включенного в аналитическую записку Верховного Суда СССР). В двух случаях использовалась пишущая машинка, 3 раза в дело были пущены изготовленные в Западном Берлине листовки НТС (эмигрантский Народно-трудовой союз).
Еще один вид крамолы – анонимки. Наиболее популярными среди анонимщиков были следующие темы: внутренняя и внешняя
политика партии (как то – взаимоотношения с другими странами социалистического
лагеря, налоговая политика, заработная плата, пенсии, состояние сельского хозяйства, национальная политика) – 27,2%; клевета
на материальные условия жизни в СССР и восхваление жизни в капиталистических странах – 16,6%; призывы к свержению советского правительства, невыполнению его решений, расправе с коммунистами, выступление против руководящей роли КПСС – 14,6%; оскорбления и угрозы в адрес руководителей партии и правительства, ответственных государственных и общественных деятелей – 14,6%; «злобные выпады» против советской демократии – 14,6%; призывы добиваться выхода Украины, Белоруссии из СССР, передачи Закарпатской Украины Венгрии – 3,3%.
В конце 1950-х годов, после всплеска борьбы с антисоветчиками, наметилась тенденция к некоторому смягчению карательной политики. Упор стал делаться на «профилактическую работу», отмечает Владимир Козлов.

Прочитано 1143 раз

Поиск по сайту