Самое читаемое в номере

Очерки русской крамолы-II

A A A

«Улица Московская» продолжает разговор об инакомыслии в СССР, а точнее, о «крамоле». Историк Владимир Козлов, предложивший данный термин, написал книгу «Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе 1953-1982 гг.», основанную на исследовании документов Верховного суда и Прокуратуры Советского Союза.
В прошлом номере речь шла об эпохе Хрущева, а в этот раз мы поговорим о брежневских временах.


Тактическая победа
В конце 1964 г., когда начиналась эпоха Брежнева,  председатель КГБ Владимир Семичастный отметил некоторое оживление антисоветской деятельности в стране. На самом же деле, говорит Козлов, более важным здесь было не «оживление», а новое качество некоторых крамольных для руководства СССР выступлений.
Владимир Козлов: «Традиционная подпольная и тайная антисоветская деятельность с ее социалистической в массе своей фразеологией как бы отодвигается на второй план. На первый же план выходит вполне
легальная оппозиционная активность, которая имела к тому же более широкую аудиторию и сферу влияния. В отличие от подпольных организаций 1950 – начала 1960-х годов, которые критиковали режим чаще всего с
позиций марксизма и социализма, новая
оппозиция возмутила председателя КГБ тем, что «участники некоторых групп пытались даже (курсив мой. – В.К.) пропагандировать идеи реставрации капитализма в нашей
стране».
«Подпольные романтики» больше не пытались исправить социализм. Среди вузовской молодежи в крупных городах все чаще  распространялись нигилизм, фрондерство и аполитичность, «равнодушие и безразличное отношение к социальным и политическим проблемам, к революционному прошлому нашего народа», «критиканство под флагом борьбы с культом личности».
Начиналась новая эпоха, эпоха идеологического кризиса советского коммунизма, отмечает Козлов. Председатель КГБ Семичастный верно предчувствовал опасность самой ауры интеллигентской оппозиционности. Связи некоторых «антисоветчиков» с обществом и творческой интеллигенцией сделались чрезвычайно интенсивными. Эти «антисоветчики» не только не прятали своего лица, но существовали в интеллектуальном и моральном пространстве интеллигентской фронды. Появилась влиятельная и неуничтожимая среда, оппозицию стало крайне трудно полностью изолировать от ее социальной базы.
В этом же контексте Козлов рассматривает частичную реабилитацию Сталина группой Брежнева. Новая власть хорошо помнила массовые народные протесты против Хрущева, его критику именно со сталинских позиций. Брежнев адекватно отреагировал на эти и им подобные сигналы.
Владимир Козлов: «Свертывание критики Сталина было связано не только с попытками идеологического укрепления режима и его демонстративным «антихрущевизмом», но и представляло собой уступку «народному сталинизму», главным в котором была не политическая верность «сталинским заветам», а поиск идеологической оболочки для выражения своего недовольства.
Разочаровавшая интеллигенцию и ставшая одной из причин расцвета диссидентского движения в конце 1960 – начале
1970-х гг. частичная реабилитация Сталина в то же время позволила «вывести из игры» гораздо более многочисленную группу недовольного режимом «простого народа».
Призывая к «объективной и взвешенной» оценке Сталина, партийные олигархи как бы выбрали из двух зол меньшее. Они разозлили интеллигенцию, но зато умиротворили потенциальную «простонародную оппозицию», подкрепив свою политику кое-чем более существенным – материальными подачками народу в конце 1960-1970-х гг.».
Таким образом, группа Брежнева одержала тактическую победу, нивелировав серьезнейший фактор крамолы в народных массах. Обратной же стороной медали стало то, что интеллектуальная элита не приняла «просталинской» корректировки идеологии. Группа инакомыслящих из этой среды бросила вызов власти, отказавшись от методов подпольной борьбы и заявляя свои претензии на легальность.


Новейшее средство находить виновных
Новые вызовы и формы крамолы ставили власти перед необходимостью совершенствовать и осовременивать свои методы борьбы с ними. Не все здесь шло гладко. Например, тактика ленинградских властей в деле поэта Иосифа Бродского, осужденного в 1964 г. «за паразитический образ жизни», а не за «антисоветскую деятельность», была признана тупиковой.
«Судебный «эксперимент» с «тунеядцем Бродским», по всей вероятности, не встретил поддержки в Москве, – отмечает Владимир Козлов. – В надзорном производстве Прокуратуры СССР по делу Бродского имеется следующее заключение: «Насколько правильно составлена стенограмма, судить трудно, но если она правильная, то этот факт лишний раз подтверждает тенденциозность и необъективность рассмотрения дела и скорую расправу с Бродским».
 В борьбе с новыми формами оппозиционных выступлений власть меняла правила игры. То, что нельзя было подвести под статью об антисоветской агитации и пропаганде, с 16 сентября 1966 г. регулировалось статьями 190-1,190-2 и 190-3 УК РСФСР (аналогичные статьи появились в Уголовных кодексах других союзных республик). Теперь уголовное наказание предусматривалось и «за распространение измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй».
То есть за любое критическое заявление «крамольников» и инакомыслящих теперь можно было привлечь к уголовной ответственности. Впрочем, обычных «болтунов» режим все-таки оставлял в покое, – судили тех, кто занимался именно «распространением крамолы».
Кроме того, до уголовного преследования дело доходило все реже и реже. В середине 1960-х гг. (особенно после прихода к власти Брежнева) органы безопасности окончательно встали на путь систематического «профилактирования» многочисленного околодиссидентского культурного слоя, что должно было лишить принципиальных противников власти естественной среды обитания.
В качестве профилактического средства можно рассматривать и получившие широкое распространение показательные политические процессы над оппозиционными писателями и известными правозащитниками (Даниэль и Синявский, Гинзбург, Якир и Красин).
Владимир Козлов: «Тщательно подготовленные кампании в прессе, сопровождавшие эти процессы, позволили властям заработать определенный политический капитал, дискредитировать интеллигентскую оппозицию в глазах простых людей и напугать интеллектуалов.
Начальник отдела по надзору за следствием в органах государственной безопасности Солонин в докладе от 14 мая 1974 г. отмечал «блестящую работу» следователей по делу Якира и Красина: «Ни один из множества эпизодов, вмененных в вину Якиру и Красину, не поколеблен в суде. Как образец, это дело заслуживает, на мой взгляд, того, чтобы на нем поучить всех следователей органов государственной безопасности, как надлежит расследовать подобную категорию уголовных дел».
И, конечно же, серьезные усилия властей были направлены на агентурную работу. В 1967 г. КГБ резко активизировал свою деятельность в этом направлении. В течение года было завербовано 24952 новых агента, что в два раза превышало количество «выявленных» в том же году инакомыслящих.
Впрочем, Владимир Козлов называет мифом традиционные представления о том, что в СССР тайные агенты КГБ были буквально повсюду. В конце 1960-х вся агентурная сеть составляла около 166 тыс. человек на весь Союз. Этого, конечно же, было недостаточно, чтобы контролировать всех и вся,  но хватало для мониторинга потенциально опасных социальных групп и слоев. А сама легенда о всепроникающем оке КГБ, о тотальном контроле за поведением каждого, оказывала сдерживающее влияние на недовольных.
Владимир Козлов: «Обложенная со всех сторон органами государственной безопасности, затравленная систематическими идеологическими проработками, изолированная от народа интеллигентская оппозиция пыталась вдохнуть новые силы в угасавшее движение, но лидеры были «под колпаком» КГБ, а потенциальных «новобранцев» и сочувствующих немедленно «профилактировали» и «отрезали» от верхушки».


Андроповская профилактика
Диссидентское движение в брежневскую эпоху одновременно  и выиграло, и проиграло в результате отказа от «подпольщины». С одной стороны, ему удалось существенно расширить идеологическую ауру критики режима, с другой – оно стало легкой мишенью для политического сыска.
Так или иначе, либеральные диссидентские идеи в СССР не сумели стать идеологией сильных общественных движений (как, например, в Польше). К концу 1970-х гг. движение практически сошло на нет. Докладные записки КГБ в ЦК КПСС с конца 1970-х гг. содержат упоминания только об «остатках
т. н. «борцов за права человека».
Владимир Козлов: «Причины спада и кризиса правозащитного движения следует, однако, искать не только в полицейской мудрости Андропова, но и в том, что его (движения) начало и расцвет пришлись на период кратковременного «симбиоза» населения и власти.
А когда власти исчерпали кредит доверия, потеряли из-за обострявшихся экономических проблем способность покупать лояльность «молчаливого большинства», безнаказанно накачивать в потребительский сектор экономики необеспеченные товарами деньги, правозащитное движение уже не имело сил использовать эту новую ситуацию в свою пользу».
Судебное преследование инакомыслящих в брежневскую эпоху с середины 1960-х также шло на спад, а  потом и вовсе прекратилось. Однако это вовсе не значит, что крамолы в государстве не оставалось.
11 октября 1972 г. председатель КГБ Юрий Андропов и Генеральный прокурор СССР Роман Руденко информировали ЦК КПСС о количестве профилактированных участников «группирований политически вредного характера». С 1967 по 1971 гг. было выявлено и профилактировано 13602 человека, входящих в состав 3096 группирований. В среднем получается 2720 человек в год. Это довольно высокий уровень крамолы в обществе, вполне сравнимый с хрущевскими временами.
Однако новый курс в политических преследованиях, связанный с именем Андропова, начал постепенно приносить свои плоды – оппозиционная активность населения пошла на спад. В справке от 12 февраля 1976 г. о состоянии прокурорского надзора за следствием в органах государственной безопасности и работе отдела за 1975 г. отмечается, что в 1975 г. «предостережено» только
484 человека и лишь один из них  впоследствии был привлечен к уголовной ответственности.


Рассвет русизма с запахом черемухи
Успехи органов безопасности в борьбе с крамолой были впечатляющими, но кратковременными. Причиной этого стала прогрессирующая болезнь самого советского общества. Симптомы социального кризиса можно было угадать в охватившей страну в конце 1970-х гг. эпидемии повального пьянства. По сравнению с 1960 г. потребление спиртного выросло в 2 раза. На учете состояло 2 млн алкоголиков. В 1978 г. в органы милиции было доставлено около 9 млн пьяных, свыше 6 млн попали в вытрезвитель.
Даже само по себе, не будучи симптомом общей социальной болезни, повальное пьянство было серьезным катализатором для возникновения массовых беспорядков. Органы госбезопасности предчувствовали новую вспышку массовых волнений и запасались специальным химическим средством «Черемуха-10».
С 1972 г. это средство применялось только в тюрьмах и лагерях, но в 1976 г. МВД потребовало у ЦК КПСС разрешения использовать слезоточивую «черемуху» и вне тюремных стен.
Нарастание кризисных явлений и новые массовые вспышки недовольства уже не сдерживались подачками народу от власти. Люди требовали не демократии и прав человека, а  хорошей зарплаты, достойного уровня жизни и решения проблем с тотальным дефицитом.
На смену купленной лояльности и «симбиозу» могли прийти массовое недовольство и простонародный протест, сокрушившие в свое время легитимность и авторитет Хрущева. Оставшиеся в строю правозащитники в этот период отошли на периферию антиправительственных выступлений.
Владимир Козлов: «На поверхность начали выходить новые силы, гораздо менее интеллигентные, но и гораздо более активные и опасные для власти. С конца 1970-х гг. докладные записки КГБ в ЦК КПСС все больше сосредоточиваются на «внедиссидентской» крамоле (подпольные организации, террористические акты или их подготовка, возрождение националистического подполья на окраинах и развитие русского национализма в России) и все меньше беспокоятся об «остатках» смятого правозащитного движения».
На волне народного недовольства поднимались русские националисты. В отличие от либеральных диссидентов они легче находили общий язык с простыми людьми, обвиняя власти в недостаточной «русскости».
Цитата председателя КГБ Виктора Чебрикова: «В последнее время в Москве и ряде других городов страны появилась новая тенденция в настроениях некоторой части научной и творческой интеллигенции, именующей себя «русистами». Под лозунгом защиты русских национальных традиций они, по существу, занимаются активной антисоветской деятельностью.
Развитие этой тенденции активно подстрекается и поощряется зарубежными идеологическими центрами, антисоветскими эмигрантскими организациями и буржуазными средствами массовой информации. Спецслужбы противника усматривают в ней возможность для подрывного проникновения в советское общество… Согласно документальным данным, противник рассматривает этих лиц как силу, способную оживить антисоветскую деятельность в Советском Союзе на новой основе».
Владимир Козлов полагает, что в начале 1980-х русизм был не столько движением, сколько общественным настроением, очень опасным для советского интернационального режима.
А на окраинах СССР тем временем начал цвести национализм всех возможных оттенков. Перед властью и органами безопасности вставала проблема куда более серьезная, чем безобидное диссидентское движение.

Прочитано 978 раз

Поиск по сайту